корнях волос, за которые волок ее Ерема.
— Монах, — поправил Хесс, — смиренный член ордена иезуитов, посланный в этот варварский край с высокой миссией, каковая сейчас близится к завершению.
— Тем более, — с надеждой произнесла княжна. — Что вам стоит прострелить голову этому чудовищу, раз вы все равно уезжаете?
— Это смертельный риск, — возразил Хесс, — и притом неоправданный. Я даже не говорю о сообщниках этого косматого варвара, но вы!.. Вы, фройляйн, оставшись в живых, будете представлять для меня и моего дела смертельную угрозу. Прошу вас, не надо взывать к моей человечности и милосердию, не надо слез и мольбы. Этим вы только расстроите и меня и себя. А помогать вам я все равно не стану, ибо жизнь моя ничтожна, но дело, которому я служу... Словом, я не могу рисковать, находясь в полушаге от успеха.
Последние слова иезуита были произнесены отстраненным, сухим тоном, и тон этот убедил княжну в безнадежности ее положения. В глазах немца поблескивал горячечный огонек фанатизма; княжна знала этот блеск и поняла, что на Хесса рассчитывать нечего.
— Шпион, — сказала она с презрением, — жалкий иезуитский шпион!
— Мне больше нравится слово «эмиссар», — спокойно возразил герр Пауль.
— Чего бормочете, как два дурачка на паперти? — вмешался в их беседу Ерема. — По-русски говорите, не то кончу обоих на месте! Ты бы, сиятельство, лучше всплакнула, что ли, а то никакого от тебя удовольствия!
С этими словами он сильно рванул княжну за волосы. Мария Андреевна скрипнула зубами, но не проронила ни звука.
— Гордая, — с насмешкой сказал Ерема. — Белая кость, голубая кровь... Погоди, дойдем до места, погляжу я тогда, как ты запоешь! А то, может, поплачешь все-таки? Глядишь, сжалюсь да и отпущу, а?
— Быдло, — прошипела княжна сквозь зубы.
Вместо ответа она получила слепящую затрещину, которая бросила ее в распахнутую дверь какого-то каземата. Не устояв на ногах, она упала, но не расшиблась, как можно было ожидать, а угодила на что-то мягкое. Открыв глаза и увидев то, на что упала, она не удержалась и вскрикнула, а потом тихо заплакала, ибо прямо перед нею на грязном полу, запрокинув серое, испачканное засохшей кровью лицо, лежал Алексей Берестов.
— То-то же, — удовлетворенно сказал Ерема. — Это дело другое... Эх! — воскликнул он, увидев еще четыре трупа и сундук. — Вот незадача-то... Лют наш барин Николай Иванович, ох, лют... Ну, да оно и верно, лишние рты в этом деле ни к чему. Погодь-ка, сиятельство, — обратился он к княжне, — потерпи маленько, я счас...
Поставив фонарь на пол, он зачем-то начал стаскивать трупы к стене у двери, выкладывая их рядком. Хесс тем временем бросился к сундуку и, отвалив тяжелую крышку, по локоть погрузил дрожащие руки в ворох сырого пергамента и обтянутых кожей деревянных переплетов.
Сцепив зубы от напряжения, княжна села на грязном полу. Все это напоминало дурной сон: подземелье, трупы, скверный запах, боль в опухшем лице и затекших, связанных за спиною руках, косматый разбойник, зачем-то возящийся с мертвецами, которым уже все равно, и похожий на безумца иезуит, роющийся в сундуке со старыми манускриптами.
— Не то, — по-немецки бормотал Хесс, выхватывая из недр сундука очередную книгу, вглядываясь в заглавие и с отвращением отбрасывая пыльный фолиант в сторону, прямо на пол. — Не то, не то... Доннерветтер, снова не то! О, шайзе!
Мария Андреевна бросила последний взгляд на мертвое лицо Берестова и перевела заплаканные глаза на сгорбленную фигуру немца, в неверном свете фонаря похожую на силуэт чудовищно огромной крысы, роющейся в помойке.
— Что вы там ищете, герр Пауль? — устало и презрительно спросила она по-немецки. — Книгу Судеб? Она вам не нужна. Я и так могу предсказать вам вашу судьбу: вряд ли вы переживете меня больше чем на час. Вы называете себя псом Господним? Ну, так вы и умрете как пес.
Она почти не преувеличивала: трупы разбойников, разбросанные вокруг сундука, ясно указывали на то, что Хрунов не намерен оставлять свидетелей и претендентов на долю в добыче, так что судьба иезуита и впрямь казалась ей предсказуемой.
— Чепуха, — не оборачиваясь, пробормотал Хесс. — Не то, ах, все не то! Где же оно, доннерветтер?!
— Что именно?
— Прижизненное сочинение этого еретика Сократа, доказывающее, что ваш хваленый Платон никакой не философ, а обычный вор и плагиатор. Все греки — воры, и религия, которую вы у них переняли, тоже ворованная, и не религия это вовсе, а обыкновенная ересь...
— Бог мой, герр Пауль! — воскликнула княжна, от изумления на миг забыв о собственных бедах. — Но ведь книга Сократа — это же просто миф!
— По-русски говорите, юродивые! — рыкнул возле дверей Ерема.
Повернув голову, княжна увидела, что одноухий возится с последним из своих товарищей, старательно складывая ему руки на груди. Левая рука все время соскальзывала, мягко стукаясь о каменный пол, и Ерема терпеливо возвращал ее на место, как будто от этого что-то зависело.
— Библиотека Ивана Грозного тоже считалась мифом, — по-русски огрызнулся Хесс, продолжая рыться в сундуке, — однако же вот она, перед вами!
— Маловато для царской библиотеки, — насмешливо заметила княжна. — Вы что, слепой? Моя и то больше.
— Ну так ведь вы не Иван Грозный, — донеслось из сундука. — Тот, по слухам, вовсе был неграмотен. И вообще, фройляйн, на вашем месте я бы лучше помолился.
Ерема наконец отчаялся привести последнего покойника в надлежащий, по его мнению, вид и распрямился, вынув из ножен устрашающего вида тесак. Это была та самая сцена, которую княжна видела во сне, и Марии Андреевне стоило огромного труда не зажмуриться при виде острой стали.
— Готовься, сиятельство, — сказал одноухий и высунул голову в коридор, чтобы по привычке проверить, все ли в порядке.
Послышался короткий шелестящий свист, за которым последовал тупой удар. Тело Еремы на мгновение окаменело, а потом колени его подломились, и оно с шумом упало на пол. Крик ужаса замер в груди княжны, когда она увидела кровавый обрубок, торчавший на том месте, где секунду назад была косматая голова одноухого.
Из черного прямоугольника, обозначавшего дверь, медленно выступила какая-то высокая, с головы до пят закутанная в просторный плащ фигура. Это бесшумное появление было неторопливым и жутким, как будто в каземат входила сама Смерть. Низко надвинутая шляпа с обвисшими полями скрывала лицо незнакомца; в его опущенной руке, отражая свет фонаря, оранжево блестела обнаженная сабля, изогнутое лезвие которой было обильно испачкано чем-то черным.
Расширенными от ужаса глазами княжна наблюдала за тем, как ее спаситель неторопливо входил в каземат. При виде этой задрапированной в темную ткань фигуры Мария Андреевна поневоле усомнилась в том, что речь идет о спасении; скорее уж это был финальный выход на сцену героя, чье присутствие только подразумевалось, а теперь из тайного наконец-то сделалось явным. Княжна понимала, что видит перед собою ответ на самый последний вопрос, коими так изобиловала эта кровавая история.
— Доннерветтер, и это не то! — с отвращением воскликнул иезуит, ничего не видевший, кроме огромного сундука со старыми рукописными книгами. — Неужели они украли книгу, эти варвары?
Мрачная фигура в дверях неторопливо обернулась на этот вздорный возглас, и княжна с леденящим ужасом увидела, как окровавленный клинок начал медленно подниматься. Рука, сжимавшая рукоять сабли, была обтянута потертой замшевой перчаткой. Княжна видела пыль, осевшую на потрепанных кавалерийских сапогах незнакомца и на свисавших рваной бахромой полах его плаща, но, несмотря на эти мелкие бытовые детали, в фигуре пришельца ей все равно чудилось что-то нечеловеческое.
Иезуит тем временем выбрался из сундука, откуда до сих пор торчал только его круглый объемистый зад, и задумчиво уставился в пространство перед собою, как будто ожидая оттуда подсказки. Между тем окровавленная сабля поднималась все выше; княжна хотела крикнуть, но не могла, а потом и желание
