твоим поклонником и сделал тебе скидку в знак почтения перед твоими выдающимися заслугами в философии и риторике.
Я не разделяю твоего пессимизма относительно нового императора. Вряд ли мы выбрали бы его, предоставься нам такая возможность, но беда в том, что ее-то как раз у нас никогда и не было. Восхождение Юлиана на престол - дело рук Фортуны, богини, известной своим безразличием к человеческим нуждам. Едва ли при нашей жизни появится еще один Юлиан, это непреложный факт.
С тех пор как я написал тебе свое предыдущее письмо, я внимательно изучил эдикт Феодосия. Хотя он звучит жестче, нежели эдикт Константина, думаю, первыми его жертвами станут христиане - последователи Ария. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь. В политике это случается со мною сплошь и рядом, и, без сомнения, этот недостаток - следствие философского склада ума. Впрочем, в меня вселяет надежду прошлогоднее назначение консулом, с позволения сказать, поэта Авзония. Слыхал о таком? Уверен, ты его читал; если же нет, тебя ожидает истинное наслаждение. Недавно я досконально изучил историю его карьеры. Родился он в семье преуспевающего врача из Бордо. Однако звездный час его настал, когда император Валентиниан назначил его учителем своего сына Грациана. Как пишет сам Авзоний, он 'своими руками сформировал характер царственного дитяти'. Когда тот стал императором, он вознаградил своего старого учителя, назначив его преторианским префектом Галлии, а в прошлом году - и консулом. Обо всем этом я упоминаю, поскольку Авзоний к нам благоволит. Кроме того, он имеет большое влияние не только на Грациана (этот слишком занят охотой на кабанов в Галлии, чтобы нам досаждать), но и на Феодосия. Очевидно, что тебе нужно во что бы то ни стало добиваться его дружбы.
Недавно я послал в библиотеку узнать, есть ли у них что-нибудь Авзония. Мой раб вернулся с целой тачкой книг. Читаешь их и глазам не веришь: в поэзии их автор не гнушается самыми избитыми темами, в придворных делах не чурается самой грубой лести. Правда, надо отдать ему должное, он написал одно сносное стихотворение, где описывается Мозель, но что мне за дело до всех этих рек? Остальные же стихи Авзония на редкость занудливы, особенно те, что написаны по заказу Валентиниана. Среди тем, заданных императором, были: исток Дуная (Авзоний не знал, где он находится, но все же сделал, что мог), пасха и (самое лучшее) четыре оды четырем любимым императорским коням. С одной из этих лошадиных од я снял копию, и всякий раз, когда мне взгрустнется, Гиппия читает мне ее вслух. Вот как она начинается: 'О скакун вороной, коему выпало счастье вздымать золотые бедра и полусферы сияющие бессмертного императора…' Не припомню стихов, которые бы доставляли мне столько наслаждения. Я прилагаю их экземпляр к письму. Словом, тебе нужно как можно скорее познакомиться с Авзонием. И не забудь сказать, что ты в восторге от его творений! Ради доброй цели можно и покривить душой.
Нет, пиров я не посещаю. Квартал, о котором я упоминал в первом письме, - это не роскошная улица Сардов, а квартал непотребных заведений возле агоры. Я избегаю пиров, так как не выношу болтливых женщин, а в особенности наших афинских дам, которые мнят себя наследницами эпохи Перикла, Все их разговоры вымученны и претенциозны, еду, которую у них подают, невозможно взять в рот, а сами они все почему-то коренастые, с темными усиками… видимо, это кара Афродиты за их болтливость. Я веду уединенный образ жизни в своем доме и лишь изредка наведываюсь в вышеупомянутый квартал.
Сейчас мы с Гиппией ладим лучше, чем прежде. Она меня на всю жизнь приворожила тем, что не любит литературы, говорит со мной только о слугах, еде и родственниках, и в этих беседах я отдыхаю душой. Кроме нее в доме у меня живет рабыня - готская девушка, которую я купил, когда ей было одиннадцать лет от роду. Сейчас она выросла в высокую сероглазую, как Афина, красавицу. От этой вообще никогда слова не услышишь. Когда-нибудь я куплю ей мужа и отпущу их на свободу в награду за то, что она так безмятежно принимала знаки моего внимания, доставлявшие ей куда меньше удовольствия, нежели мне. Впрочем, у самок самого отвратительного из животных, каковым Платон считал человека, подобное - не редкость. Кстати, о Платоне: по-моему, плотская любовь между мужчиной и женщиной была ему очень не по вкусу. Мы-то считаем его чуть ли не полубогом, но, боюсь, он очень походил на нашего старого друга Ификла, который из-за своей неуемной страсти к юношам днюет и ночует в банях, и юнцы величают его там царицей философии.
Известие о том, что твое здоровье так расстроено, меня огорчает, но в наши годы с этим следует мириться. Сыпь, о которой ты пишешь, действительно могла появиться от несвежей рыбы. Чтобы излечиться, тебе следует сесть на диету - питаться одним хлебом и водой, но и этого понемногу. Получив деньги, я тотчас же вышлю оставшуюся часть записок. Они тебя взволнуют и опечалят. Любопытно будет поглядеть, как ты используешь этот материал. Гиппия вместе со мною желает тебе доброго здоровья, или, точнее, его улучшения.
Читая записки Юлиана, ты заметишь, что он неизменно называет христиан 'галилеянами', а их храмы - 'склепами' в насмешку над их преклонением пред останками мертвецов, доходящим почти до некрофилии. Думаю, неплохо бы внести в текст изменения: галилеян снова перекрестить в христиан, а склепы - в храмы. Не следует оскорблять противника по мелочам.
Кое-где на полях рукописи Юлиана я сделал пометки. Надеюсь, ты не сочтешь их неуместными.
-II-
ЗАПИСКИ ИМПЕРАТОРА ЮЛИАНА АВГУСТА
На примере моего дяди, императора Константина, именуемого Великим (он умер, когда мне было шесть лет), я убедился, как опасно вступать в союз с любой галилейской сектой, ибо цель их - подменить и ниспровергнуть истинные святыни. Константина я помню плохо, хотя однажды меня представили ему в Священном дворце. Мне смутно припоминается гигант в расшитой драгоценными камнями негнущейся хламиде, от которого исходил сильный запах благовоний. Мой старший брат Галл всегда говорил, что я пытался стянуть с императора парик, но Галл любил грубые шутки, и я сомневаюсь, что так было в действительности. Если же я и в самом деле пытался сдернуть парик с Константина, это вряд ли расположило его ко мне, ибо во всем, что касалось его внешности, он был суетен, как женщина; это признают даже его поклонники-галилеяне.
От моей матери Василины я унаследовал любовь к знаниям. Мне было не суждено ее увидеть: вскоре после моего рождения, 7 апреля 331 года, она умерла. Она была дочерью преторианского префекта Юлия Юлиана. Судя по ее портретам, я похожу на нее больше, чем на отца: у меня, как и у нее, прямой нос и пухлые губы, в то время как у всех императоров династии Флавиев носы крючковатые, а рты маленькие, с тонкими поджатыми губами. Типичным Флавием был мой двоюродный брат и предшественник император Констанций, очень похожий на своего отца Константина, только пониже ростом. Зато от Флавиев у меня широкая грудь и толстая шея - наследие наших предков - иллирийских горцев. Моя мать, хотя и была галилеянкой, любила классическую литературу. Ее учителем, а впоследствии и моим, был евнух Мардоний.
У Мардония я научился ходить, потупя взор, не зазнаваться и не думать ежеминутно, какое впечатление я произвожу на других. Он же научил меня собранности во всем и даже пытался отучить много говорить. К счастью, теперь, когда я император, все восторгаются каждым моим словом! Также Мардоний убедил меня в том, что потратить время в цирке или театре - значит, потерять его попусту. И наконец, именно от Мардония, который для галилеянина слишком любил греческую литературу и философию, я узнал о Гомере и Гесиоде, Платоне и Теофрасте. Он был хорошим учителем, хотя и суровым.
Жестокий урок преподал мне мой предшественник и двоюродный брат, император Констанций: от него я научился скрывать и таить свои мысли. Не усвой я этого урока, я не смог бы дожить и до двадцати лет. В 337 году Констанций убил моего отца. В чем состояла его вина? В принадлежности к царствующей династии. Меня пощадили, потому что мне было всего шесть лет, а моего сводного брата Галла, которому исполнилось одиннадцать, - лишь потому, что он был болезненным ребенком и никто не думал, что он выживет.
Да, я пытался подражать книге Марка Аврелия 'Наедине с собой' - и неудачно. И не только потому, что мне не хватает его чистоты и добродетельности: он мог писать о добрых уроках, преподанных ему семьей и
