поверхности стола как-то не так – криво, тяжело, разваливаясь на ходу. Бумаги рассыпались по столу перед Севруком, обнажив прятавшуюся под ними увесистую бандероль размером с туго набитую редакторскую папку, по старинке обернутую коричневой вощеной бумагой, перехваченную бечевкой и украшенную темными лепешками сургучных печатей.
Севрук подозрительно уставился на бандероль. Это еще что за фокусы? Кто мог прислать ему эту штуковину, зачем и, главное, что там, внутри? А вдруг бомба? Дерни, деточка, за веревочку, дверь и откроется… Еще бы ей не открыться! В таком вот пакетике может лежать до черта пластита – килограммов пять.., ну, минимум, три. Да пусть даже два, все равно взрывная волна получится такая, что дверь кабинета не откроется, а просто вылетит вон сквозь противоположную стену приемной… Да что дверь! Такой хреновиной половину здания можно снести!
Потом он взял себя в руки, тряхнул головой, облизал губы и нервно засмеялся. Что это со мной, подумал он с легким смущением. Какие еще, к дьяволу, бомбы? С какой стати? Не было ни угроз, ни наездов, ни подозрительных телефонных звонков… Да будь там, внутри, взрывчатка, на ней ведь мог подорваться кто угодно! Та же секретарша, к примеру. Стала бы вскрывать бандероль и – тю-тю! – вознеслась… А кстати, почему не вскрыла? Что за свинство, в самом деле – заставлять своего шефа возиться в рабочее время с сургучными печатями и оберточной бумагой, как будто у меня других дел нету?! А может, ее того.., купили? Я тут сижу, пялюсь на готовую шандарахнуть бомбу и жду своего кофе, а эта сучка уже спустилась на лифте в вестибюль и сейчас семенит себе на каблучках от греха подальше…
Дверь кабинета тихо отворилась, впуская секретаршу с подносом, на котором стоял прозрачный кофейник, тонкостенная фарфоровая чашечка и сахарница. Севрук незаметно перевел дыхание. Что ж, если в бандероли и была бомба, то секретарша ничего про это не знала.
Он подался вперед и, не касаясь бандероли руками, прочел адрес. Бандероль была на его имя, и кто-то для надежности написал на оберточной бумаге кривыми печатными буквами: “ЛИЧНО!”. Обратного адреса не было, но выглядела бандероль именно так, как должно выглядеть упакованное почтовыми служащими отправление: хрустящая бумага, аккуратно подогнутые со всех сторон уголки, бечевка, сургучные блямбы с печатями, черные штемпели…
Погруженный в собственные мысли, он совсем забыл о том, что секретаршу нужно дрессировать, и безотчетным жестом подвинул разбросанные по столу бумаги, расчищая место для подноса. Секретарша, не двинув ни единым мускулом лица, поставила поднос на край стола, разгрузила его, налила в чашку кофе, выпрямилась и лишь после этого улыбнулась заученной улыбкой белозубого манекена. Севрук кивнул ей в ответ и спросил, указав подбородком на бандероль:
– Это что?
Трогать бандероль он не спешил, так же как и брать со стола чашку с кофе: он подозревал, что у него заметно дрожат руки.
– Бандероль, – чистым голоском прозвенела секретарша. – Пришла с сегодняшней почтой. Здесь написано: “Лично”, но вас не было, и я расписалась…
– А принес ее точно почтальон?
– Точно, я сама расписывалась. Вскрывать вашу личную корреспонденцию вы запретили, поэтому я…
– Да-да, спасибо, я помню. Давай-ка, распатронь эту штуковину, пока я тут кофейку выпью… Да нет, у себя, в приемной. Не хватало мне этого мусора в кабинете. Распечатай, и сразу неси сюда. Действуй!
Секретарша с профессиональной невозмутимостью подхватила со стола бандероль (Севрук внутренне сжался в комок и с трудом удержался от жгучего желания зажмурить глаза) и вышла, бесшумно притворив за собой дверь. По тому, как она несла пакет, Севрук понял, что тот действительно весит порядочно – пять не пять, но три килограмма наверняка.
Он закурил, взял со стола чашку с кофе и сделал большой глоток. К нему понемногу возвращалось спокойствие. Теперь идея, что в бандероли бомба, казалась ему абсолютно бредовой. Нет, ну кто, в самом деле, посылает взрывчатку по почте? До этого у нас пока, слава Богу, не додумались. Точнее, додумались бы давным-давно, но ведь при отправке все посылки проверяют на предмет запрещенных вложений… И вообще, кому могло понадобиться взрывать Вадима Александровича Севрука?
"Береженого Бог бережет”, – решил Севрук и покосился на дверь. Дверь была крепкая, дубовая, и открывалась наружу, в приемную. Выдержит или нет? Это понятно, что никакого взрыва не будет, ну а если?..
Внезапно он снова похолодел. Пять кило пластита – это же.., это… Да это же никакая дверь не устоит! Плевать, что она наружу открывается – влетит вовнутрь как миленькая и размажет его по стенке…
Дверь снова распахнулась, и в кабинет, постукивая каблучками и по привычке покачивая стройными бедрами, вплыла секретарша. Она была цела и невредима и несла перед собой толстенную картонную папку, из которой так и перла во все стороны какая-то макулатура. Приглядевшись, Севрук разобрал, что папок две и обе набиты так, что завязки на них едва сходились. Судя по всему, это и было содержимое пресловутой бандероли. Больше всего оно напоминало титанический литературный труд, которому некий неведомый графоман посвятил лучшие годы своей жизни. А может быть, подумал Севрук, ему, бедняге, пришлось прихватить и худшие – лучших на эту писанину могло просто не хватить…
– Что-то я не понял, – растерянно сказал он, когда секретарша с бесстрастным выражением лица водрузила свою ношу на его стол, – мы что, занялись издательской деятельностью?
Секретарша молча и дерзко пожала красивым плечиком – в знак протеста, надо полагать.
– Гуляй, – рассеянно сказал ей Севрук, не обратив на протест никакого внимания.
Секретарша вышла, немного громче обычного стуча каблуками. Севрук придвинул к себе связанные ботиночным шнурком папки, осторожно провел ладонью по гладкой поверхности верхней и развязал шнурок.
Папки были безымянными. Ни названия, ни надписи, ни фамилии автора, ни пятна, ни загогулинки – ровным счетом ничего не нарушало девственную белизну картонных корочек. Севрук озадаченно подвигал тяжелым подбородком, несколько раз выпятил и снова вернул на место нижнюю челюсть, а потом, решившись, потянул за конец завязанной “на бантик” тесемки, которая не давала содержимому верхней папки расползтись по всему столу.
В папке оказалась скверная ксерокопия какого-то довольно пространного документа – кажется, архитектурного проекта. Севрук с недовольным видом копался в бумажном сугробе, кляня тупоумного отправителя, который прислал ему черт знает что – копию с копии, глаза сломать можно! Он разворачивал длинные гармошки абсолютно непонятных ему чертежей, наискосок пробегал глазами какие-то сметы, расчеты нагрузки на несущие конструкции, бесконечные спецификации, и впервые мысль о том, что он сидит не на своем месте, начала закрадываться в его голову. До сих пор ему казалось, что для того, чтобы руководить фирмой – любой фирмой, и строительной в том числе, – достаточно обыкновенного здравого смысла, умения вести дела и некоторой доли изворотливости. И вот теперь – это. Кто-то прислал ему эту филькину грамоту, позаботившись о конфиденциальности и явно рассчитывая на то, что он, глава строительной фирмы, с первого взгляда поймет, где тут собака зарыта, а он так же не способен разобраться в этих каракулях, как если бы они были написаны на китайском языке…
Начиная злиться, он потянул за край очередную бумажную гармошку. Какого черта, в самом деле! У него под началом работают десятки грамотных инженеров-строителей, так почему он должен лично копаться в этой макулатуре, теряя свое драгоценное время?! Но если бы таинственный отправитель считал, что содержимое этих папок можно показывать кому угодно, он не стал бы обращаться лично к Сев-руку. Да еще и анонимно…
А вдруг это какой-нибудь чокнутый, подумал Севрук с тоской. Маньяк, изобретатель-одиночка, выживший из ума архитектор, полагающий себя непризнанным гением… Что тогда?
В голове у него что-то отчетливо щелкнуло. Сев-рук готов был поклясться, что слышал металлический щелчок, с которым становится на место соскочившая пружина. Он зажмурился.
Архитектор… Одиночка… Архитектор-одиночка, непризнанный гений…
Он осторожно открыл глаза и опустил их на склейку, которую только что развернул. Здесь, по крайней мере, было что-то более или менее понятное. Тонкие линии чертежа складывались в нечто вроде рисунка, эскиза или как это там у них называется – короче, во что-то осмысленное и, более того, смутно знакомое.
