так было ясно: голова у него неприятно кружилась, а в глазах при каждом резком движении нехорошо темнело.
«Поспать бы сейчас, – подумал он. – Собственно, я ведь и собирался завалиться спать. Поесть поплотнее и завалиться, чтобы минуток этак через шестьсот проснуться нормальным человеком, а не доходягой, у которого темнеет в глазах при одной мысли о том, чтобы нагнуться. Чертов Айболит, разбередил душу со своей милицией…»
Юрий проработал в редакции уже достаточно долго для того, чтобы вникнуть в суть заключенного между всеми сотрудниками негласного договора: к милиции обращаться в самую последнюю очередь, когда станет очевидно, что иного выхода не существует. Это было соглашение банды самоубийц, но журналистов можно было понять. Во всяком случае, Юрий понимал их отлично. Когда ситуация складывается по- настоящему острая, толку от милиции чаще всего никакого, зато помешать в сложном журналистском расследовании милиция может в любой момент. Кроме того, в ходе этих расследований журналисты сами частенько переходили черту, отделяющую обыкновенное сумасбродство от уголовно наказуемых деяний.
Раздумывая о том, обращаться ему в милицию по поводу исчезновения Светлова или нет, Юрий представил свой разговор с дежурным офицером. Понимаете, скажет он дежурному, мы с журналистом Дмитрием Светловым поехали покупать наркотики… “Что-что вы поехали делать?” – спросит дежурный и полезет в стол за бланком протокола…
Была еще одна деталь, которая не позволяла Юрию сию минуту обратиться в милицию с заявлением о похищении Светлова: он не видел похищения, не видел, как угоняли редакционную машину. Он только предполагал, что на лестнице Светлова скрутили и увезли в неизвестном направлении на черной редакционной “каравелле”. Это предположение казалось ему наиболее соответствующим действительности, но ведь все могло случиться и по-другому, правда? Пусть с меньшей долей вероятности, но ведь могло же!
Юрий с кряхтеньем нагнулся, выдвинул нижний ящик шкафа и вынул оттуда чистые джинсы. О том, чтобы лечь спать, конечно же не могло быть и речи. “Видно, я и в самом деле потерял слишком много крови, – подумал Юрий, с трудом натягивая на себя джинсы. – Мне нужно было искать Светлова, а меня каким-то ветром занесло в травмопункт… И что, спрашивается, я теперь скажу Лидочке? Ну, оправдание-то у меня найдется: ранен, избит, безоружен и все такое. Но оправдание – оно и есть оправдание. Последнее оружие побежденных и тех, кто облажался. Победить меня не победили, но облажался я по полной программе. Ни Светлова, ни машины… Впрочем, есть еще таксист, который привез Дмитрия в этот притон. Номер его тачки я помню, а значит, обращаться в милицию рано. Я с ним сам поговорю, только сначала надо сообщить обо всем Мирону…"
Мироном сотрудники редакции за глаза называли главного редактора Игоря Миронова – того самого, который так поразил Юрия своей проницательностью при первом знакомстве. Мысль рассказать все Мирону, прежде чем предпринимать какие-то действия, была весьма здравой – пожалуй, первой здравой мыслью за все сегодняшнее утро. Мирон обладал великим даром как-то незаметно для окружающих улаживать конфликты, утрясать разнообразные острые ситуации и вообще выручать своих сотрудников из самых неожиданных бед. У него были обширнейшие связи, и Юрий – да и не он один, коли уж на то пошло, – не без оснований подозревал, что эти связи распространяются не только, что называется, вверх, в официальные круги, но и “вниз”, в круги не столь официальные, но не менее могущественные.
Мирон мог помочь если не делом, то хотя бы советом, так что начинать, пожалуй, действительно следовало с него. Юрий с сомнением покосился на телефон, глянул на часы – было без чего-то восемь – и решил, что придется ехать. Мирона наверняка еще нет в редакции, он прибудет на место минут через тридцать-сорок, а за это время Юрий и сам успеет туда добраться. Если же сидеть дома и ждать, чтобы переговорить с главным редактором по телефону, это будет пустой тратой времени: разговор-то все равно не телефонный, и Мирон непременно велит Юрию гнать в редакцию. Или приедет сюда сам, войдя в положение раненого…
Стараясь поменьше двигать плечом, Юрий натянул чистую рубашку, застегнулся и кое-как затолкал подол в джинсы. Порезанная лопатка ныла, как больной зуб. Действие медицинского спирта, который отжалел сердобольный хирург, потихоньку проходило, и Юрий никак не мог отделаться от мысли о начатой бутылке водки, что стояла на нижней полке холодильника. Анальгина в доме не водилось с тех пор, как умерла мама. Какое-то время Юрий еще хранил коробку с ее лекарствами, суеверно побаиваясь выбрасывать этот ненужный хлам, но потом все-таки решился. Таблетки пожелтели, срок годности истек уже пару лет назад, и потом, что это за реликвия такая – старые таблетки? В общем, никаких таблеток в квартире не было уже давно, а в тех редких случаях, когда Юрию требовалось обезболивающее или, скажем, лекарство от простуды, он прибегал к помощи “народной медицины”, излечиваясь от всех своих хворей стаканом водки, куда в исключительных случаях добавлял чайную ложку молотого перца.
Сейчас это лекарство не годилось. Разумеется, Мирон не поставил бы Юрию в вину то, что наутро после столь бурно проведенной ночи от него попахивает водкой, но лучше все-таки потерпеть. Человек, от которого в восемь утра разит свежим перегаром, – зрелище не из приятных. При виде подобных персонажей Юрию на ум всегда приходило слово “неудачник”, и ему очень не хотелось выглядеть таковым. “Хотя, – подумал он, – форма должна соответствовать содержанию. Сегодня я и вправду неудачник, так что нечего корчить из себя героя: все равно никто не поверит."
Труднее всего оказалось для него обуваться. В конце концов Юрий решил эту проблему, попросту засунув незавязанные шнурки внутрь кроссовок и кое-как загнав туда ноги. Покончив с этой трудоемкой операцией, он двинулся к дверям, но с полдороги вернулся, взял со стола бумажник, сигареты и зажигалку, рассовал это хозяйство по карманам и вышел наконец из квартиры.
По дороге к троллейбусной остановке у него сильно закружилась голова. Народ вокруг торопился на работу. Юрий представил себе, каково ему придется в переполненном троллейбусе, и стал ловить такси. Ему повезло: уже через пару минут он ухитрился схватить частника, который подбросил его до самой редакции, содрав, правда, с него три шкуры.
Выбравшись из салона старенького “форда”, Юрий со смутной надеждой оглядел стоянку перед подъездом редакции. Разумеется, черной “каравеллы” он здесь не обнаружил. Да и откуда ей было взяться?
– Надежда умирает последней, – пробормотал Юрий и вошел в подъезд.
Стоило ему выйти из лифта на шестом этаже, как на него коршуном спикировал Дергунов, которому, как всегда, необходимо было срочно куда-то ехать. Он вцепился Юрию в рукав – разумеется, в правый, раз уж у Юрия было повреждено именно правое плечо! – и дернул с такой силой, словно намеревался сделать из рубашки безрукавку. “Одно слово – Дергунов”, – подумал Юрий, стараясь не морщиться. Не морщиться оказалось трудно – боль была довольно сильной, и Юрию стоило больших усилий не навесить уважаемому Александру Федоровичу.
Вместо этого он вежливо высвободил рукав из цепких пальцев журналиста, пробормотал слова извинения и, отодвинув Дергунова с дороги, постучал в дверь шестьсот тринадцатой комнаты.
К счастью, Мирон уже был на месте. Он рявкнул “Войдите!” таким тоном, что Юрию стало ясно: несмотря на ранний час, главного редактора уже крепко достали. “Чудак, – подумал Юрий, толкая дверь, – ему кажется, что у него неприятности. Интересно, как он будет себя чувствовать после разговора со мной? "
В кабинете было полно народу – человек шесть или семь. Сосчитать их точнее Юрий не сумел: они все время перемещались, стараясь прорваться поближе к столу Мирона со своими неотложными делами, размахивали руками и адски шумели. При этом почти все курили, даже женщины. От всего этого гама, мельтешения и вони у Юрия основательно помутилось в голове, и он прислонился к дверному косяку. В его рукав немедленно вцепился неотвязный Дергунов. Рукав был левый, и Юрий решил до поры до времени не обращать на Дергунова внимания.
Утренняя запарка была в самом разгаре. Юрий только сейчас вспомнил, что сегодня день выхода газеты, и от души пожалел Мирона, у которого и без него хватало забот. Тем не менее главный редактор счел возможным уделить ему внимание.
– О! – воскликнул он тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Юрий свет Алексеевич! Опаздываете, мой друг, опаздываете! Дергунов из меня уже душу вынул.
