– это мужик, настоящий мужик. И не надо, говорил, мне вешать на уши лапшу о том, что в армии все подлецы и идиоты. Я всегда говорил, что наш комбат…
– Андрей!
– Что, я уже не могу порадоваться встрече, а Борис Иванович?
– Андрюха, называй меня просто Борис.
– Не могу, извини, комбат, лучше я тебя буду называть Батяня, как тебя называли все наши.
Комбат смутился.
– Но, за глаза же называли.
– Хорошо, я буду называть тебя Иваныч.
Это хоть как-то и не правильно, может быть, зато с уважением.
– Андрюха, как хочешь.
Мужчины выпили по рюмке водки. А Андрей Подберезский тут же наполнил их.
– Ну что, Иваныч, давай, выпьем за встречу? Давай, выпьем за тебя!
– Да нет, Андрюха, давай лучше за тебя.
– Чего за меня пить? Лучше – за те самые годы, за всех тех, кто остался там.
Комбат тяжело поднялся. Андрей Подберезский тоже поднялся. Они взглянули друг другу в глаза, и им показалось, они видят в глазах друг друга сполохи огня, слышат глухие взрывы, свист пуль и все то, без чего не бывает войны.
– За них!
Комбат кивнул, и мужчины, не чокаясь, выпили. Улыбки на время исчезли с их лиц.
– Так что у тебя случилось? – после довольно продолжительной паузы поинтересовался Борис Рублев, глядя прямо в серые, стального цвета глаза своего бывшего сержанта.
– С женой?
– С женой и вообще по жизни.
– По жизни все в общем-то ничего, не считая мелких неприятностей, а вот с женой… – Андрей Подберезский втянул голову в широченные плечи, наклонил ее вперед, словно бы собирался броситься и прошибить головой стену, а затем заговорил, не глядя на комбата, а куда-то в тарелки, полные еды. – Знаешь, Иваныч, она, скорее всего, не вынесла испытания богатством.
– Как это? – не понял комбат.
– Пока был бедным, не нищим, нет, а таким, как большинство, все у нас было хорошо. Мы стремились к чему-то, было за что бороться в перспективе, я хотел стать богатым, а она мне помогала. Потом у меня появились деньги. Я затеял одно дело, оно начало приносить доход. Я разбогател, многое мог себе позволить. И началось то, что теперь я называю борьбой за сохранение богатства. Точно так же нищий борется за то, чтобы завтра ему не стало еще хуже. Так вот моя Тамара уволилась из школы и сидела дома с дочкой. Я сам виноват. Это я сказал ей: какого черта ты станешь за гроши ходить в эту школу и пропадать там целыми днями, а свой ребенок будет расти без присмотра? Она подумала, согласилась и уволилась.
– Начиналось неплохо, – спокойно и рассудительно сказал комбат.
– Я тоже думал, что неплохо. Думал, хорошо будет ей, а еще лучше станет мне и дочке.
Но получилось все наоборот. У нее появились деньги… Я деньги от нее не прятал, она брала, сколько надо было.
– Ну, и что дальше? – уже понимая, куда клонит Андрей Подберезский, задал свой нехитрый вопрос комбат, предчувствуя ответ.
– А дальше она загуляла. Нашла таких же подружек, которые днями бездельничали, и пошло-поехало… Начала пить, начала гулять.
– А ты куда смотрел?
– Мне, Иваныч, некогда было. Я делом занимался.
Товар привез, товар принял, сделку заключил, договора подписал, встретиться с нужными людьми надо, выпить. А потом сауны, потом поездки, командировки всякие… Вот так продолжалось, пока мне не позвонил доброжелатель и не сказал, что моя жена гуляет.
– И ты поверил?
– Я послал его на хрен, но у самого на душе начали кошки скрести. И тогда я сел в машину, приехал домой, открыл дверь своим ключом…
– Ладно, если больно, не рассказывай, – сказал комбат.
– Уже не больно. Отболело, Иваныч, ох как отболело! Я когда ее выгнал, а ее хахаля спустил с лестницы, месяц пил, не просыхая. А потом решил: все, хватит, Андрюша, хватит! Если бы комбат это увидел, он сказал бы: «Тряпка ты, Андрюха, а не мужик! Самая настоящая половая тряпка!» И я завязал на другой же день.
Мучился, мучился, а потом, как после ранения, боль ушла, осталась только мерзкая пустота.
– Знаю, не рассказывай, – комбат взял бутылку и налил вначале Андрею Подберезскому, затем себе.
– Теперь, слава богу, все позади. Правда, иногда, бывает, накатит…
– А дочку-то видишь?
– Дочку вижу. Каждую неделю встречаемся, гуляем по выходным. То в зоопарк пойдем, то в цирк, то еще куда-нибудь ее свожу. Хорошая девочка и меня любит.
– Это самое главное, – с уверенностью в голосе сказал комбат, хотя сам имел об этом очень отдаленное представление.
– Ну, а вы, товарищ майор, чего ушли из армии?
Это же ваш хлеб, вы настоящий военный.
– Я же тебе говорил, Андрюха, надоело. Не могу в своих стрелять! Там, в Афгане, было понятно, там враги, там другие люди, у них даже вид другой. А здесь – свои парни. Я отказался.
– Тяжело, наверное, было?
– Нелегко.
И только сейчас комбат увидел на стене, у окна, над креслом, большую фотографию в дорогой дубовой рамке. Комбат поднялся, подошел к снимку и стал пристально в него всматриваться.
Поднялся и Андрей. Он приблизился к комбату, положил ему руку на плечо.
– Вот мы в Кабуле. Помните это место? Помните, как мы за этот дом дрались?
– Помню, помню, Андрюха, будь он неладен. Сколько ребят положили! А вся война ни к черту, как потом выяснилось, зря только головы под пули подставляли.
– Комбат, не вспоминай плохого.
– Что-то вид у тебя, Андрюха, странный.
– Неприятности, – махнул рукой Подберезский.
– Неприятности, говоришь?
– Противно даже рассказывать обо всем этом.
– А что, в сущности, случилось?
– Наехали на меня одни мерзавцы и деньги требуют.
– Как это, объясни. Я из этой жизни напрочь выпал и, вообще, иногда даже не понимаю, о чем между собой люди на улице говорят.
– Дело у меня было, комбат, одно. Я и сейчас продолжаю им заниматься. Так вот появились бандиты и требуют с меня дань.
– Как это?
– Ты же слышал, Иваныч, слово такое рэкет?
– Конечно слышал.
– Так вот, требуют, чтобы я им платил.
– За что?
– Ни за что, собственно говоря.
– Так и не плати.
– А они, суки, уже два киоска моих спалили.
– Сожгли?
– Спалили да и все, – Андрей Подберезский помрачнел, и под щеками у него заходили желваки.
