– Снова два вопроса. Я не хочу, что бы нас было видно в лесу за километр. Вон как то окно.
– Теперь понятно, – Наташа зябко повела плечами, машина успела остыть, но после предупреждения ей уже и в голову не пришло попросить комбата запустить двигатель и погреться.
Темнота пугала ее, и хотя Наташа знала, что самая страшная опасность прячется за освещенным окном, а не за темными силуэтами елей, она смотрела на него почти с умилением. Ровный желтоватый свет согревал, позволял забыть о том, что они приехали сюда не на прогулку.
– Дайте все же сигарету, я курить не буду, только понюхаю табак. Тоже успокаивает.
– Тссс… – комбат приложил палец к губам и, глядя в темноту, вытащил из кармана пачку, – только не шурши и не крутись.
– Спасибо.
Девушка острым длинным ногтем вспорола бумажное тело сигареты и высыпала немного табака на ладонь, поднесла ее к лицу.
"Какой аромат! – подумала она, – Как в детстве. Табак пахнет медом и кажется, что он сладкий. И даже дым, когда курили отец и мама, казался мне таким же вкусным, как имбирная сдоба. А на самом деле, курение сплошной обман, горько во рту и тянет кашлять, но ты куришь, куришь, куришь.., вспоминая запах мечты. Надеешься, что однажды вновь ощутишь его, прикоснувшись губами к фильтру сигареты.
Как в любви, как в жизни. Пахнет медом, пока не попробуешь на вкус… И самое странное – лучше всего, вкуснее всего пахнут толстые крепкие сигары, курить которые для меня было бы наихудшей пыткой".
Послышалось, как хлопают дверки машины, заводится двигатель, скрипят железные ворота.
Среди поросших мхом стволов елей качнулся рассеянный холодным туманом свет, поползли по земле тени. Комбат боком выбрался в приоткрытую дверку и пригнувшись двинулся к дороге, сказав, словно бы на прощание:
– Сиди здесь и жди. Только не кури.
– Куда вы? – беззвучный вопрос повис в туманной ночи. Рублев исчез, и сколько не всматривалась Наташа в молочную темноту, отыскать его уже не могла.
«Но до него же шагов десять, не больше, – изумилась она, – дальше уйти он бы попросту не успел».
Борис Рублев лежал распластавшись в мягкой отмершей траве, она пахла, как пахнет еще только что разрезанная буханка черного хлеба.
Свет фар приближавшейся к нему машины плясал, то взмывая к вершинам деревьев, то, словно спотыкаясь, упирался в землю.
"Ну-ка, ребята, дайте на себя посмотреть.
Не люблю ошибаться. То, что это вы, а не кто иной, мне надо знать наверняка".
Рублев еще плотнее прижался к земле, когда джип выехал из-за поворота, небольшой бугор срезал свет над самой головой комбата, оставив его в темноте.
«Номер, ну конечно же, номер уже другой, скорее всего настоящий, от краденой „волги“ и – им сейчас не нужен. Но марка джипа та же, что теперь и у меня – „черокки“. В нем четыре человека – все совпадает. И могу поклясться, что деньги едут вместе с ними, часть денег».
Джип мигнул красными стоп-сигналами и прошелестел широкими протекторами по лесной дороге, уносясь к шоссе. Комбат поднялся с земли и пошел сквозь лес к манящему светом окну, расположенному во втором этаже загородного дома Червонца. Знал бы тот, что светильник под потолком его большой комнаты указывает дорогу Борису Рублеву, выключил бы свет, затаился бы, но главарь бандитов считал, что полоса неудач для него закончилась. Последние штрихи, и его грандиозный план завершен, он вернет долг, с каждой минутой джип с его людьми приближается к Москве, вот только Секель и Тхор подкачали, но ничего, они нагонят ребят, присоединятся к ним. Остался только Андрей Рублев – банкир, на чью долю выпала неблаговидная роль – сыграть козла отпущения, на чьей совести окажутся и деньги и чужие жизни.
Червонец сидел в своем небольшом кабинете перед раскрытым сейфом, в глубине которого аккуратным штабелем высились пачки денег.
Все пачки казались немного распухшими после пребывания в воде и сушки возле калориферов.
Главарь питерской группировки забросил ногу за ногу, он вновь мог спокойно вздохнуть. Дышалось легко, спокойный осенний ветер, чуть шевелил занавески на распахнутом окне.
«Да, перенервничал, – думал он, – но, признайся хоть сам себе, если бы не первая неудача, не расстрел твоих людей ОМОНом на московском шоссе, ты бы никогда не решился на ограбление банковского броневика. Никогда! Риск был велик, но именно поэтому мне все и удалось».
Червонец, мечтательно прикрыв глаза, потянулся рукой к деньгам. Коснулся кончиками пальцев шершавых бумажек, перехваченных банковской лентой.
"А потом – забыть. Забыть, каким путем они попали ко мне. Деньги, на них всегда кровь, за ними: по одну сторону – смерть, по другую – райское блаженство. За любыми деньгами, пусть они даже новенькие, только что отпечатанные. Они как женщина, которая уверяет тебя, что – только с тобой, с тобой одним, а на самом деле, страшно подумать, сколько мужиков перебывало с ней, перебывало в ней, и каждый развлекался, как ему хотелось, ты ее уже ничем не удивишь. И ты знаешь об этом, но стараешься не думать о твоих предшественниках, кому хочется пить из грязной рюмки?
Можно помыть, а можно, и уверить себя, что она чистая. Сколько лет может быть женщине, с которой ты. Червонец, ляжешь в постель? Максимум сорок. Хотя – нет, помнишь, как ты пьяный переспал с пятидесятилетней? Вернее, она сказала, что ей пятьдесят. А сколько уже лет существуют деньги, сколько прошло с тех пор, как их придумали? Побольше будет, чем пятьдесят! И ничего, пользуемся ими".
Во всей загородной резиденции Червонца оставалось теперь только трое охранников, можно было бы привлечь и новых людей, но главарь бандитов справедливо решил, что не стоит отходить от однажды налаженной и устоявшейся традиции – только самые проверенные, самые близкие, могут находиться рядом. Не следует посвящать в подробности лишних людей. Тем более тех, в ком он не мог быть уверенным до конца. Для того, что бы вывезти Андрея Рублева в нужное место и прикончить его, достаточно и тех, которые были в наличии.
Комбат подобрался к самому забору, осмотрелся. Насколько он смог понять, никакой сигнализации на нем не стояло. Телекамеры он бы заметил сразу, даже если бы их тщательно маскировали. Тем более, видны были бы фотоэлементы и тонкие лучи, направленные на них.
«Хотя, – решил Борис Рублев, – система сигнализации может быть уж очень хитроумной, но выбора у меня не осталось, время поджимает, придется рисковать, но на этот раз только собственной головой».
Деревья возле самого забора Червонец распорядился спилить, и чтобы попасть поближе к дому, оставался только один путь, попытаться вскарабкаться на гладкую высокую стену, сложенную из красного кирпича. Любовь к показному богатству, хотя, кому было показывать в лесу все красоты резиденции, подвела Червонца и тут. Возведи он ограду из железобетона, то чтобы преодолеть ее, потребовалось бы значительно больше времени.
Комбат никогда не действовал на «авось».
Еще стоя внизу он разглядел в призрачном ночном свете поблескивание острых стеклянных осколков на верху стены. Борис Рублев снял куртку и закинул ее на верх ограды, точно так же поступают солдаты, готовясь преодолеть проволочные заграждения, забрасывая их шинелями. Комбат легко, несмотря н весь свой солидный вес, подпрыгнул и повис, зацепившись передними фалангами пальцев за край забора, затем, выискивая небольшие уступы в кирпичной кладке, вскарабкался на него и тут же залег, распластавшись поверху.
Он пролежал так секунд тридцать, и только когда убедился, что его маневр остался незамеченным, рискнул осмотреться, чуть приподняв голову. Даже если бы кто-нибудь из охраны глянул теперь на него, то не заподозрил бы ничего особенного – силуэт комбата надежно сливался с черным фоном густого леса.
«Домик, конечно солидный, настолько солидный, что никто не станет держать в нем пленника, разве что, в подвале, – подумал Рублев, – или в гараже».
Но гараж никем не охранялся, дом – снаружи – тоже.
Борис Иванович перевел взгляд на неприглядный сарай в самом дальнем углу участка, сперва ему показалось, что и там никого нет, но он в своей практике привык не доверять первому, мимолетному впечатлению, знал, если кто-то хочет остаться незамеченным, то постарается сделать это по возможности
