отлично вылепленный нос, благородная седина на висках — все это, не говоря уже о «Мерседесе», выглядело весьма привлекательно, но Кате почему-то всегда казалось, что вопросы трудоустройства и секс лежат в разных областях человеческих взаимоотношений.
«Впрочем, — сказала она себе, — в моем положении особенно выбирать не приходится. Наше с тобой положение, Скворцова, таково, что если наши взгляды в чем-то расходятся с действительностью, то менять придется не действительность, а именно взгляды. Потерпишь, мать твою! Если бы ты дала себе труд потерпеть тогда, три года назад, то не влипла бы в историю, которая в конце концов привела тебя сюда».
— Итак, — сказал Щукин, откидываясь на спинку кресла, — то, что вас привела сюда Коновалова, наводит на определенные размышления. Вы молодая, симпатичная и явно неглупая особа, тем не менее приходите сюда по протекции уличной... э-э-э... да что там! — уличной девицы легкого поведения. Из этого следует вывод, что у вас проблемы, причем, возможно, немаленькие. Я не любопытен и не привык совать нос в чужие дела, но, принимая человека на работу, я должен знать, чего мне ожидать впоследствии. Итак, чего вам не хватает в этой жизни?
Катя вздохнула. Нужно было быстренько решать, что сказать, а чего не говорить этому симпатичному Алексею Петровичу. Он вполне недвусмысленно брал быка за рога, вызывая ее на откровенность, и Катя испытывала сильнейшее искушение рассказать все, как есть, — она чувствовала себя чересчур старой и уставшей для вранья. Хотя, с другой стороны, для тюрьмы и смерти она ощущала себя еще недостаточно повзрослевшей. После секундного колебания она выбрала золотую середину: не правду, но полуправду, точнее, неполную версию правды, которая зачастую скрывает истинное положение вещей лучше любой лжи.
— Многого, — снова вздохнув, ответила она. — Денег, жилья, работы... паспорта.
— Паспорта или прописки? — уточнил внимательно слушавший Щукин.
— И того, и другого, — честно ответила Катя.
— Вы не похожи на человека, который, проведя всю жизнь в отрезанном от всего мира горном селении, спустился в долину за солью, заблудился и забрел в Москву, — заметил на это Щукин. — Следовательно, паспорт у вас был, а потом его не стало. Почему?
— Знаете, — сказала Катя, — я, пожалуй, лучше пойду.
— Сидеть, — негромко, но очень властно приказал Щукин. — А что вы скажете, если я прямо сейчас вызову милицию?
— Ничего не скажу, — стараясь, чтобы голос звучал спокойно, ответила Катя, опуская руку в стоявшую у нее на коленях сумку. — Я застрелю вас молча.
— Вот так штука, — сказал Щукин. — Вот спасибо Коноваловой, подбросила ценный кадр... А вы уверены, что не промахнетесь?
Катя улыбнулась ему без малейшего намека на веселье. Похоже, эта улыбка убедила хозяина ночного клуба лучше всяких слов.
— Ладно, — сказал он. — Забудем о милиции. В бегах?
Катя кивнула.
— Срок? — спросил Щукин. Он по-прежнему был предельно корректен, но доброжелательную улыбку как ветром сдуло. Теперь это был бизнесмен, обсуждающий условия рискованной сделки.
— Будет, когда поймают, — ответила Катя.
— И давно ловят?
— Скоро три года.
Щукин неопределенно хмыкнул, закурил и немного повращался из стороны в сторону в своем кресле. Затем, приняв, как видно, какое-то решение, снова повернулся к Кате.
— Хорошо, — заговорил он. — У меня есть работа. Платить пока что буду немного... Думаю, вдаваться в причины не имеет смысла, они ясны и без этого... Ноги у тебя красивые?
Катя поперхнулась.
— Ноги? — переспросила она. — Ноги как ноги...
— А ну, встань, — скомандовал Щукин.
Катя встала. «Если опять заставят раздеваться, плюну ему в морду и уйду, — решила вдруг она. — Это, конечно, будет совсем не деловой подход, но сколько, черт возьми, можно?!» Однако раздеваться ей не пришлось. Щукин окинул ее быстрым оценивающим взглядом и пожал плечами.
— Действительно, — сказал он, — ноги как ноги. Очень даже неплохие ноги. И грудь вроде бы не на спине. Почему же тебя Гоша в стриптиз не взял?
— Из-за шрама, — ответила Катя. — На боку.
— Ну, это ладно, — махнул рукой Щукин. — Садись. Возьму тебя официанткой... Но если поймаю на обсчете, пеняй на себя. На чай бери сколько влезет, но обманывать не смей. У нас тут довольно строгие порядки, имей в виду.
— Разыскивают меня не за это, — ответила Катя, — если вы это имеете в виду.
— Что имею, то и введу, — совсем уже по-свойски заверил ее Щукин. — Пока свободна, а в пять часов чтобы была на кухне. Найдешь там Веру Антоновну, скажешь, что ты новая официантка. Все, ступай.
— Спасибо, — сказала Катя, но Щукин только рассеянно кивнул в ответ, он уже снова держал в руке телефонную трубку и набирал чей-то номер, держа сигарету в углу рта и морщась от разъедавшего глаза дыма.
— Привет, — сказал Щукин своему абоненту, когда дверь за Катей закрылась. — Нужно, чтобы ты подъехал сегодня вечером. Ага... Да, да. Посмотреть на мое последнее приобретение.
Он глубоко затянулся, слушая своего невидимого собеседника, чему-то негромко рассмеялся и бросил быстрый взгляд на дверь.
— Нет, — сказал он, — на этот раз — нет... Вот именно, и довольно симпатичная притом. Такая, знаешь ли... Ну, сам посмотришь. Все, пока. Жду.
Он положил трубку и еще некоторое время задумчиво смотрел на дверь, прежде чем приняться за свои повседневные дела.
Дребезжащий двенадцати летний «Эскорт», подпрыгнув на выбоине, свернул на Штурвальную. Сидевшая за рулем пышногрудая блондинка от толчка выронила зажатую в ярко накрашенных пухлых губах сигарету и коротко, по-солдатски выматерилась, сразу разрушив тщательно создаваемый образ томной экзальтированной особы. Примостившаяся на заднем сиденье Катя с трудом сдержала смешок. Лизкина подруга Лилек стала выглядеть гораздо более симпатичной, как только перестала корчить из себя Мерилин Монро.
— Вот козлы, — сказала Лилек, кося одним глазом вниз и нашаривая подошвой левой ноги тлеющий окурок. — Дорожный налог дерут, а по дорогам не проехать. Неделю назад подвеску ремонтировала, а она опять стучит.
Катя, за три года более или менее освоившая автомобильные премудрости, могла бы указать ей на ошибку — стучала вовсе не подвеска, а клапаны, но затевать дискуссию ей было лень. День выдался не из легких, а уж вечер и почти вся ночь вообще не лезли ни в какие ворота. Так интенсивно и насыщенно Катя не жила уже давненько, и теперь ее единственным желанием было заползти под одеяло и закрыть глаза.
...Вера Антоновна оказалась тем, что некоторые называют гром-бабой, а иные — фельдфебелем в юбке. Кате так и не удалось до конца уяснить, какую строчку занимает эта дама в табеле о рангах ночного клуба «Омикрон» и как именуется ее должность в официальных документах, но суть в общих чертах была ясна: она командовала официантками и справлялась со своей работой так, что любо-дорого было глянуть. Со стороны. Вблизи же Вера Антоновна выглядела человеком, с которым лучше было не связываться, будь он даже тысячу раз неправ. Голос ее громыхал и лязгал, как гусеницы мчащегося на полной скорости танка, огромный, обтянутый, несмотря на жару, синим сукном бюст стремительно рассекал облака кухонного пара, как нос авианосца «Китти Хоук», а квадратное красное лицо в обрамлении седеющих кудряшек рдело на почти двухметровой высоте подобно тревожному огню маяка, сверкающему сквозь бурю и мглу. У нее были бесцветные глаза с желтоватыми белками, довольно густые черные усы и полный рот железных зубов, которыми она, казалось, при желании могла бы свободно перегрызть водопроводную трубу.
«Черт побери, подумала Катя, — в присутствии этой бабищи только и остается, что лепетать и
