Волоха, видимо, решил не связываться с пьяным. Круто повернувшись на скошенных каблуках своих ковбойских ботинок, он пошел прочь.
— Говно зеленое, — с почти детской обидой бросил ему вслед оскорбленный в своих лучших чувствах Бэдя. Волоха не обернулся.
Бэдя остался сидеть за столиком, тупо уставившись в опустевший стакан. Мутный Папа понял, что его миг настал. Он протолкался к стойке, бесцеремонно расталкивая вяло протестовавших гуманоидов, стоявших в очереди на водопой, и заказал два по сто — брать больше он не рискнул, опасаясь, что Бэдя попросту вырубится, не успев ничего сказать. Он вдруг почувствовал, что и сам хорош — его ощутимо покачивало, когда он возвращался к своей добыче, прокладывая извилистый фарватер между спинами сидящих за столиками посетителей забегаловки.
Он брякнул стаканы на стол перед Бэдиным носом. Бэдя поднял на него мутные бессмысленные глаза и сделал вопросительное движение бровями.
— Выпьем, мужик? — предложил Мутный Папа, усаживаясь напротив и подвигая к Бэде стакан.
— Ты кто? — спросил Бэдя, но тут же махнул рукой. — Э, какая, на хрен, разница... Выпьем.
И он решительно обхватил стакан своей большой бледной ладонью.
Глава 11
— Да, — нараспев протянул Андрей, — хоромы. Это ж надо, до чего хорошо живут некоторые эмансипированные женщины!
— Нравится? — с некоторой робостью спросила Катя. Она все пыталась придумать, как половчее объяснить Андрею, откуда взялась квартира на Старом Арбате, но у нее ничего не получалось: врать по- прежнему не хотелось, а сказать правду она просто не могла... да и в чем, собственно, она заключалась, эта ее правда?
— Как тебе сказать, — неопределенно ответил Андрей. — Нравится, не нравится... это, малыш, дело тонкое.
— Сам ты малыш, — обиделась Катя. — Ты можешь по-человечески сказать: нравится тебе здесь или нет?
— Здесь уютно, — пожав плечами, ответил он. — Но это так чертовски далеко...
— Вот оно что, — с облегчением выговорила Катя. — Так тебя волнует только это?
— Меня волнует не только это, — сказал Андрей, — но... паритет и равноправие, помнишь?
Черт бы подрал это равноправие вместе с паритетом, подумала Катя. Однажды мне придется взять иголку с ниткой и наглухо заштопать себе рот.
— Помню, — сказала она. — А что касается расстояния... Это действительно далеко, но у меня есть идея.
— Наверняка светлая, — легко рассмеялся Андрей, беря ее за талию и притягивая к себе.
Он всегда смеялся легко и как-то очень радостно — так, что невозможно было удержаться и не засмеяться вместе с ним. И Катя, как всегда, не удержалась и улыбнулась в ответ. Он поцеловал ее в улыбку и сказал:
— Обожаю, когда ты улыбаешься. У тебя внутри как будто лампочка загорается. Это, конечно, избитое сравнение, я даже не помню, чье оно, но очень верное. Так что у нас за идея?
— Просто тебе надо переехать ко мне, — сказала Катя.
Эти слова дались ей с большим трудом — она очень боялась, что он откажется. Что она, в сущности, про него знала? Может быть, он и вовсе был женат... «Равноправие и паритет, — подумала она с горечью. — Паритет и равноправие. Даже здесь у меня все не так, как у людей. Вот сейчас он засмеется и скажет, что это невозможно, потому что у него жена и двое детей... и конец нашему паритету. У меня-то ни детей, ни, тем более, жены...»
Андрей засмеялся и на секунду так крепко прижал к себе Катю, что у той отчетливо хрустнули позвонки.
— Это невозможно, — сказал он. — Неужели?! Перестать прятаться по углам и скрипеть твоей знаменитой кроватью? Нет, это невообразимо! Слушай, — еще больше оживляясь, воскликнул он и, выпустив из рук Катю, винтом прошелся по комнате, — у тебя же здесь совсем пусто! Давай перевезем сюда твою кровать! Я закажу трейлер — самый большой, какой только сможет протиснуться к тебе во двор, — и мы перевезем ее с большой помпой и при огромном стечении народа, а потом поставим посреди комнаты и повесим мемориальную табличку: здесь впервые... ну, и так далее. Когда настанут тяжелые времена и нам нечего будет есть, мы будем приводить к ней экскурсантов — разных алкашей и тетенек на возрасте, — становиться по обе стороны кровати и рассказывать, как это было, а они будут себе все это представлять и раскошеливаться... А помнишь, как это было в первый раз?
Катя с улыбкой покачала головой — тот, самый первый раз она запомнила довольно смутно, ей тогда было не до деталей.
— Помню, что боялась заездить тебя насмерть, — сказала она.
— Да, — признался Андрей, — была парочка моментов, когда и у меня возникали аналогичные подозрения...
— Ах ты, наглец! — возмутилась Катя. — Подозрения у него, видите ли, возникали... Зря я тебя тогда пожалела.
— Так уж и пожалела, — хитро улыбнулся Андрей. — Мне лично показалось, что ты просто выдохлась...
Катя задохнулась.
— Что?! — страшным голосом спросила она. — Так. Считай, что ты допрыгался. А ну, снимай штаны — посмотрим, кто раньше выдохнется...
— Эй, эй, — пятясь в притворном ужасе, воскликнул Андрей. — Не на полу же!
— Ничего, — зловеще проговорила Катя, надвигаясь на него. — Если останешься жив, я подарю тебе прибор для выжигания. Сделаешь на полу мемориальную надпись: здесь такого-то числа такого-то года такой и сякой хвастунишка чудом избежал смерти.
— А если не выживу? — падая на колени, спросил Андрей.
— Тогда надпись выжгу я: такому и сякому не удалось избежать смерти...
— Самой приятной из смертей, — поправил ее Андрей. — Хотелось бы мне умереть именно так... А, была не была, попробую! — вдруг воскликнул он, хватая Катю за ногу и валя ее на пол.
— Помогите! — закричала Катя, отбрыкиваясь.
Закричала почти искренне — на секунду ей показалось, что время повернуло вспять и в руке у Андрея блеснуло длинное и узкое, любовно отполированное лезвие финского ножа, но наваждение тут же развеялось — ничего не было у него в руке, просто прикосновение лопаток к голому дощатому полу всколыхнуло на дне души застоявшуюся, прокисшую муть, которая, впрочем, тут же и улеглась, оставив под языком неприятный медный привкус страха.
— Никто тебя не услышит, девочка, — страшным голосом Серого Волка сказал Андрей, нависая над нею. — Кричи, сколько влезет, а лучше сразу отдай мне пирожки и горшочек масла.
— Может быть, тебя устроит бабушка? — спросила Катя, преданно глядя на него снизу вверх. — Старушка все равно зажилась на свете.
Андрей скривился.
— Фу, — сказал он, выпуская Катю и садясь рядом с ней на пол. — Ну, разве так можно? Весь кайф поломала...
Катя хихикнула.
— Что, Серый Волк, воображение разгулялось? Андрей искоса посмотрел на нее и вдруг заразительно расхохотался.
— Представь себе, да, — выдавил он сквозь смех. — Ос, тос, первертос, бабушка здорова...
— Чего? — тоже смеясь, спросила Катя.
— Песенка такая была... блатная, в общем-то. Псевдоодесский фольклор. Ребята во дворе пели — давно, я еще пацаном был... Тогда это модно было, помнишь?
— Ага, — сказала Катя. — В беседке, под гитару и портвейн... А что за песня? Про что?
— Про то, как два налетчика у старушки-бабушки отобрали честь.
— А бабушка что?
