Медведице и не нашел перевоза. У берега он встретил человека, по виду охотник. Кафтан рядной, рукава оборваны выше локтей, через плечо на бечевке колчан, в колчане пук стрел, в руках старинный лук, тетива из бычьих кишок крученная.
– Эй, человече?!
– Чого те?
– Перевоз где?
– Дорога дале к югу – там и перевоз!
– Далеко идти?
– С версту подайся, будет село Копены, так не доходя села… ежели пойдешь берегом, уток наглядишь – кинь камнем!
– Добро! Увижу, кину!…
Сенька рад был перевозу, хотя село и недалеко, а вечер близится, и солнце стало красное, как опущенное в кровь. «Село? Неведомо, кто есть! А ну как Болатове пусто?»
Он сел в лодку, перевозчику тут же дал алтын, тот, раньше чем взять весла, перекрестился, сказал:
– Спасибо! Спаси тя бог! Последний ты – больше перевозу нет…
Он спешно высадил Сеньку на другой берег, и по лицу, так показалось Сеньке, перевозчик чего-то боялся, а может быть, и жалел кого…
Сенька не стал расспрашивать перевозчика. В воздухе темнело и похолодало.
За Медведицей Сенька продолжал идти по берегу на юг, прошел село Копены, молчаливое и будто вымершее; оно стояло теперь за рекой перед дубовой рощей, которая клином рослых деревьев упиралась в реку. По тропе – она вела по берегу реки – Сенька пришел в деревню и тут решил поискать ночлега. Войдя в деревню, огляделся. Избы как бы притаились и присели к земле, нигде ни звука, только в дальнем конце деревни, в крайней избе, плакал ребенок. Женский голос уговаривал:
– А ну! А ну, не плачь… Сенька заглянул в избу.
– Бабо, дай приют на ночь!
– Поди, поди! Боюсь я, хозяина воры увели в засеку, а ты – приют…
– Где засека?
– Да близко, тут за леском, у рощи, на той стороне реки…
– Каких людей?
– Ой, каких! А ты из каких? Не стрелец царской?
– Ни, я прохожой…
– Прохожой? Ну, уж сказала про хозяина, так и дальше скажу – разинцев засека. И… и, беда наша! Убьют хозяина, тоды помирать нам с Микешкой… А ну, не плачь…
Ребенок, увидав чужого, перестал плакать. «Переехал, и назад нельзя… перевоз кончен, а то бы сесть в засеку за правду атаманову…» – думал Сенька.
– Кой те приют надо? Тут наши сена под горой… сена довольно– заройся да и спи!
– Мышей боюсь, к хлебу лезут… в пазуху тож. И глаза колет…
– Поди коли в гумно на зады – сена нет, есть солома да мелка кормина… Мягко спать, а у меня младень соснуть не даст.
Ребенок, помолчав немного, снова начал плакать.
Сенька ушел. Темнело скоро. Он постоял над рекой, на берегу увидал черные большие ряды стогов сена, но не пошел к ним, пошел в гумно, хотя идти было дальше. Сума за плечами с пистолетами, панцирем и баклагой грузила, от нее ныла спина, хотелось спать, так как, спеша дойти до Саратова, он почти не ел и худо спал.
Гумно с одностворными воротами покрыто только наполовину от реки, также со стороны реки шли закоренки. Два из них пустые, в дальнем от деревни набито доверху мелкой корминой. Сенька залез в мелкую солому, перемешанную с умолотом. Лицом он приладился к стене и, погрузясь, зарылся с головой. Снизу из стены продувало. Сенька там нащупал отверстие и, еще немного углубившись, увидал щель широкую между бревнами. Он пожалел, что не поел на гумне, здесь пить и есть было невозможно. За рекой услышал говор и стук топоров, потом вспыхнул огонь. Сенька приладился к щели, отломив кусок гнилой щепы, мешавшей глядеть на реку, и теперь ясно увидел косматую засеку, видимо поверх окопа нагроможденную из телег и неокорзанных деревьев. Окоп плотно примыкал к роще одной стороной, другой шел вдоль берега. Деревья рощи росли к самой воде, иные купали в воде, наклонясь, пространные ветки. Роща дальним концом прямо упиралась в лес, а левее были степи.
Люди из засеки близ самой реки развели костер, кипятили котлы с кушаньем. Выходили из засеки с рогатинами, топорами и луками. Переговаривались, заглядывая в котлы, но шуток и песен Сенька не слышал. «Ждут? – подумал Сенька. – Плохо, ребята! Луки, топоры, рогатины и поди ни одной пушки, а у царских псов всего довольно…» И как бы в ответ на Сенькины мысли за засекой заржала лошадь. «Видно, и козаки есть? Чего же у огня их не вижу…»
Глаза Сеньки стали слипаться, кормина грела, как одеяло; он загнул под грудь суму и заснул. От громкого голоса и конского топота проснулся.
– Воевода-князь Юрий[389]! Вон они, воры, – их обоз… Проснулся Сенька, было утро.
«Перебираться в засеку поздно!» Он глянул на берег реки и на засеку. Светало скоро. Огонь у реки чуть дымил, и ни одного человека на виду не было.
