делается!
Но Александр бешено сверкнул глазами вслед Каллисфену. Александру надо было, чтобы делалось все сразу, немедленно и все так, как он решил. Он уже не терпел сопротивления.
Однако его быстрый взгляд уловил, как оживились его македоняне, его военачальники и даже многие молодые этеры, которые, казалось, так охотно кланялись ему в ноги! Поведение Каллисфена пришлось им по душе. Александр сумел сдержать свою ярость и какое-то время молчал, крепко закусив губу.
Справившись со своим гневом, он негромко сказал Гефестиону:
— Не надо проскинесиса. Чтобы впредь об этом не было речи.
Гефестион посмотрел на него с недоумением.
— Рано еще, — хмуро отметил Александр, — отложим на будущее.
ИЗМЕНА
Стояла жаркая осень 330 года. В садах светились прозрачные розовые виноградные гроздья. Желтые, как мед, огромные дыни горами громоздились около низеньких глинобитных дворов…
Македоняне уже давно покинули Гирканию. Нынче они разместились в Дрангиане, где Александр занял дворец царя дрангианов.
Хмурый и подавленный, он почти не выходил из дворцовых покоев. Неприятности и несчастья последних месяцев угнетали его.
В пути горцы украли Букефала. Царь чуть не ослеп от гнева и от горя. Страшными угрозами уничтожить все племя Александр заставил их вернуть коня…
Изменил Сатибарзан, сатрап Арианы, и погубил весь македонский отряд, который сопровождал его…
Умер Никанор, сын Пармениона, преданный и любимый молодой полководец…
И совсем недавно стало известно, что Бесс надел царскую тиару и называет себя царем Артаксерксом, царем всей Азии!
Забот и горя хватало.
А в войсках, среди солнечной азиатской тишины, томившей сердце, назревало недоброе. Теперь, когда не мучит огненная жара, когда воздух, плывущий с гор, свеж, как молодое вино, когда не надо думать о пропитании и воды для питья хватает, остается время для размышлений и раздумий.
Македонские и эллинские военачальники все чаще становились в тупик. Что делает Александр? В роскошных шатрах македонских вельмож возникали тайные разговоры, рожденные опасениями. Люди, которые когда-то встали стеной, защищая права Александра на царство, ныне с неудовольствием, а порой с возмущением обсуждали его действия.
— Создать единое государство, подчиненное царю? Было бы понятно, если бы захватить только западную часть Азии. Но весь мир?
— Весь мир тоже можно захватить. Но кем будем мы, македоняне, в этом огромном мире? Нас не хватит, чтобы управлять всеми землями. Мы затеряемся среди варваров!
— Он заменит нас варварами.
— Нет, царь никем не заменит нас. Он хочет, чтобы и мы и варвары были равны в его царстве.
— Это неслыханно! И этого не будет.
— А разве мало уже персов-телохранителей среди его этеров? А эти двадцать тысяч персидских мальчиков, которых он велел обучить эллинскому языку и нашему военному делу?
— Аристотель говорит, что варвар по своей природе — раб. Как же будем мы наравне с рабами?
— А наш царь говорит, что и эллины и варвары по своему рождению равны.
— Да, он это говорит. Я сам слышал.
В раздумье качал головой Мелеагр, военачальник фаланг.
— Государство, в которое войдут все народы… А править будет один Александр. Но это же пустая мечта!
Отзвуки этих разговоров, этого недоумения и тоски бродили по лагерю, отравляя мысли людей. Это было как нагнетание солнечной жары в сухом лесу. Нужна была только искра, чтобы взлетело пламя.
Александр, раздраженный дерзостью одного из своих этеров, Димна из Халестры, накричал на него и выгнал. Халестриец вышел глубоко оскорбленный.
«Хватит, — в ярости повторял он про себя, — хватит терпеть! Царь, который отрекся от своего народа, уже не царь мне!»
Мрачный, со зловеще бегающим взглядом, он поспешно отправился к молодому Никомаху, с которым дружил и которому доверял.
В полутьме храма, куда он отвел Никомаха, чтобы их никто не подслушал, Димн доверил ему страшную тайну.
— Я решил убить царя. Он замучил нас всех своими безумными замыслами. Он замучил все войско. Помоги мне. Мы освободимся от него и вернемся домой.
У юного Никомаха от ужаса замерло сердце. Он закрыл руками уши.
— Я ничего не слышал, Димн! Я ничего не знаю!
Пухлые губы его дрожали, рыжеватые волосы взмокли на висках. Но Димн не отступал:
