Ах ты черт! Вот почему она не могла вытащить злополучный конверт из кармана! Ай да директор! Все продумала!
Оперативник пожал плечами и подвинул Леше бланк с ручкой.
– Допустим, жвачка, и что дальше? Мало ли что носит в кармане Виктория Александровна.
– Она не пятилетняя девочка, чтобы жвачку в кармане таскать! – отрезал Леша. – Я требую указать это в протоколе, иначе подписывать не буду.
– Алексей Михайлович, ну какое это имеет значение?
– Не знаю. Вы сами сказали, чтобы я не оценивал доказательства, а подтверждал факты. Жвачка – это факт, и я хочу его подтвердить.
– Ну хорошо, – поморщился оперативник и стал вписывать в протокол про жвачку.
Потом ее повели к машине.
Можно было спуститься по служебной лестнице, но, как нарочно, оперативники конвоировали ее к центральному входу, словно хотели, чтобы как можно больше сотрудников узнали о ее позоре. У Вики не хватило сил идти с гордо поднятой головой, она угрюмо смотрела под ноги. Балахонов шел рядом и, когда ее усадили в машину, ободряюще помахал рукой.
Вика думала, что ее отправят в камеру, и по дороге готовилась к этому испытанию. Но ее сразу повели в кабинет следователя.
Она села на предложенный стул. Следователь оказался усталым мужчиной лет сорока, с потухшим взглядом и весь какой-то пыльный. Никак не соответствовал своему светлому кабинету с модной офисной мебелью.
– Виктория Александровна, вы готовы к разговору? – спросил он мягко.
– Да, разумеется, – ответила она в таком же тоне и приободрилась.
Это была не обманчивая иезуитская мягкость, нет, Вика почувствовала, что за дружелюбием следователя не скрывается ничего, кроме равнодушия. Если его не злить, он не будет к ней суров.
– Вы хорошо себя чувствуете?
– Вряд ли на этом стуле кто-то чувствует себя хорошо, – улыбнулась Вика. – Но я здорова и могу отвечать на ваши вопросы.
– Не возражаете против диктофонной записи?
– Нисколько.
– Хотите, чтобы при нашей беседе присутствовал адвокат?
Вика задумалась.
– Пожалуй, нет. Я готова честно отвечать на все ваши вопросы, зачем мне адвокат?
– Хорошо.
Покончив с формальностями, следователь сообщил, что ее обвиняют в вымогательстве взятки.
– Я ничего не вымогала. Эта женщина…
– Гражданка Гинзбург.
– Пусть так. Она без всякой предварительной договоренности явилась ко мне и сунула в карман деньги. С таким же успехом в конверте могли оказаться наркотики или чертежи новой баллистической ракеты. Вы бы меня тогда обвинили в наркоторговле и шпионаже?
– Виктория Александровна, давайте не будем строить пустых предположений.
– На диктофонной записи ясно слышно, как я отказываюсь. Единственное, в чем меня можно обвинить, так это в плохой реакции. Она так быстро и неожиданно сунула этот конверт в мой карман, что я просто не успела ничего сделать.
– А разве у хирурга может быть плохая реакция?
– Сколько угодно. В нашем деле главное – интеллект, а не рефлексы.
– Итак, гражданка Гинзбург, по вашему мнению, просто-напросто встала не с той ноги и подумала: «А не обвинить ли мне кого-нибудь в вымогательстве? Виктория Александровна как раз подойдет». Это же нелепо!
Вика усмехнулась:
– Я готова принять вашу версию.
– Вы хотите сказать, что раньше не встречались с Гинзбург, она не обращалась к вам за медицинской помощью и вы не требовали у нее денег за операцию?
– С Гинзбург я встречалась. Она была госпитализирована по направлению хирурга поликлиники, но я не была ее лечащим врачом.
– А кто был?
Вика замялась. Подводить Балахонова под монастырь не хотелось.
– Не знаю. Я всего лишь консультант, в мои обязанности не входит вести больных. Но консультацию я действительно провела, о чем есть запись в истории болезни. Причем совершенно бесплатно.
– И что вы порекомендовали больной?
– Не помню. У меня таких консультаций больше десятка в день. Можно поднять историю болезни.
– Обязательно. А пока у нас есть выписка из нее, которую нам предоставила Гинзбург. Там написан диагноз: варикозная болезнь нижних конечностей, и рекомендация – оперативное лечение в специализированном стационаре.
Вика состроила гримаску, мол, все верно.
– Скажите, Виктория Александровна, варикозная болезнь – это по вашей специальности?
– Да, я флеболог.
– Вы делаете подобные операции?
Отпираться не имело смысла, и Вика кивнула.
– Почему же вы не прооперировали гражданку Гинзбург?
На это у Вики был ответ:
– Сложные вены, я побоялась не справиться. Кроме того, у нас нет современного оборудования для малоинвазивного[4] вмешательства, которое является методом выбора для данной больной. Я действовала только в ее интересах.
Следователь поморщился:
– То есть вы отказали человеку в помощи для его же пользы? Странная логика.
– Очень простая. Если у вас не болит зуб, там крохотная дырочка, вы предпочтете, чтобы врач поставил вам плохую и ненадежную пломбу прямо сейчас или отправил в прекрасно оборудованный стоматологический кабинет через неделю?
– И часто вы так поступаете?
– Как – так?
– Отправляете больных в областную?
– Ну… – Это был первый случай в Викиной практике, оставалось надеяться, что у следователя не хватит трудолюбия перерыть все ее истории болезни. – Нечасто, но бывает.
– Последний раз когда?
– Не помню. Давно.
– Много оперируете?
– Прилично. Четыре-пять раз в неделю.
– Осложнения бывают? Как часто?
Вика по праву гордилась результатами своей работы, о чем и доложила.
– Жалобы на вас были?
– Нет.
– У вас есть сертификат, дающий право на подобные операции?
– Да, есть.
– Зачем же вы на себя наговариваете? По всем показателям, вы прекрасный специалист. Что вас напугало?
– Там действительно сложные вены.
– А если мы попросим независимого хирурга дать заключение, могли бы вы справиться с ними или нет?
Вика вздохнула. Первое впечатление оказалось обманчивым. Ни дружелюбием, ни даже равнодушием
