— A и впрямь, братцы, в нашу сторону заладили палить проклятые. Выбить бы их скореича, a то скольки они нам народу перепортят. Страсть!
— Смотри братцы, опять «чемодан» летит.[20]
— И то «чемодан». Ну, с таким чемоданом далеко не уедешь.
— Ло-жи-ись! — пронеслось по окопу, и едва только люди успели принять команду, как тяжелый снаряд неприятельской гаубицы снова пролетел над их головами и грохнулся позади окопа, роя воронкой землю и сыпля градом осколков, разлетающихся во все стороны.
— Эх, в штыки бы! — послышался чей-то неуверенный голос.
— Нельзя, покудова приказа нет… Вишь капитан сюда бежит. Небось сказано будет, когда придет время.
И время пришло.
Сосредоточенный; и суровый явился Любавин перед солдатиками-стрелками своей роты и бодро крикнул:
— Ну, братцы, дождались… С Богом вперед, в штыки…
Игорю казалось, что он видит сон, кошмарный и жуткий. До сих пор юноше не приходилось еще участвовать в штыковом бою. Это было его первое штыковое крещение, первый рукопашный боевой опыт. Стремительно выскочив из окопов, стрелки спешно строились в ряды и, штыки наперевес, устремились с оглушительным «ура», по направлению неприятельских окопов.
По-прежнему зловеще навстречу им гремела канонада, трещали пулеметы и выла шрапнель. Где-то впереди мелькали синие мундиры, кепи австрийцев и медные каски подоспевшего к ним на помощь немецкого отряда.
Капитан Любавин первый, махая шашкой, с револьвером наготове, кинулся впереди своих солдат… Стрелки с грозным раскатистым «ура» ринулись следом за своим ротным.
Как в тумане, промелькнуло перед Игорем загорелое лицо Онуфриева, с сурово сжатыми губами, выплыло на миг и скрылось в целом море огня и дыма.
— Куда! Назад! Убьют! Зря пропадешь, дите… — донеслось до слуха юноши, и снова ахнули неприятельские батареи, вырывая целые ряды серых героев отважно спешивших навстречу смерти. И снова все утонуло в застлавшем поле пороховом дыму.
Вдруг какая-то сила, казалось, подхватила и понесла юношу, сила, которой он не мог уже противиться никоим образом. Он бежал вместе с ротой, бежал со штыком наперевес захваченной им из окопа винтовки и кричал вместе с другими до хрипоты «ура», заглушаемое непрерывной пальбой с неприятельской батареи.
Вот рассеялись клубы дыма и навстречу бегущим по направлению австрийских траншей стрелкам ринулись синие мундиры австрийцев… Вот они ближе… ближе… Уже хорошо видны закаменевшие в выражении животного ужаса лица передовых рядов, сбившейся в тесную кучу неприятельской пехоты. Высокий, худой, на длинных, как жерди, ногах, австриец, размахивая саблей, первым подскочил к капитану Любавину. Грянул короткий револьверный выстрел, и в ту же секунду, выпустив из рук оружие, австриец грохнулся на землю, как-то нелепо подвернув под себя ноги.
Потом все закружилось и завертелось в какой-то сплошной хаотической пляске, пляске смерти, боевого исступления и торжества… Вдруг, совершенно неожиданно, заголосили русские пушки со стороны холма, подоспевшие как раз вовремя, к самому разгару боя. Пороховым дымом окутались верхушки деревьев. Грянули снова ответные выстрелы неприятельских орудий, и когда снова рассеялся дым, Игорь, работавший штыком бок обок с Онуфриевым, увидел воочию, как первые ряды их полка сомкнулись грудь с грудью с неприятельскими батальонами. Оглушительное «ура» слилось с каким-то диким протяжным воем… Выкрикивались проклятия… Лязгало железо… Слышались стоны… И опять бешеное «ура» загремело с потрясающей силой…
Сжатый наступающими на него со всех сторон неприятельскими солдатами, капитан Любавин отбивался от них револьвером и саблей. Прогремели один за другим еще несколько выстрелов.
Еще один последний и… оружие было выбито из рук Павла Павловича налетевшим на него солдатом-немцем.
— Братцы, не выдавай капитана! — завопил Онуфриев и поднял на штык угрожавшего капитану тевтона.
Тут же мелькнул с обнаженной саблей подпоручик Гордин, отчаянно отбивавшийся от кучи наседавших на него врагов. Потом и Гордин исчез в общей свалке… Мелькнул снова Онуфриев и тоже исчез куда-то.
Игорь Корелин продолжал взмахивать штыком без передышки. Его сильные руки работали без устали. Ловкий, проворный, он избегал направленных на него ударов и поспевал всюду, где шел самый ожесточенный бой. Вдруг, находившийся все время неподалеку от Любавина, он потерял последнего из вида. Ужас сковал сердце юноши.
— Братцы, да где же наш капитан? — хотел он крикнуть ближайшим солдатам и в ту же минуту два дюжие австрийца наскочили на него. Уже блеснуло лезвие сабли над головой юноши, но чья-то быстрая рука изо всей силы ткнула штыком в одного из нападавших и тот, обливаясь кровью, упал в общую кучу раненых и убитых.
— Ловко! Знай наших! Коси дальше! — прозвучал голос Петра Кудрявцева и он бросился в самую гущу отчаянно сопротивлявшихся врагов.
Но вот снова с горы из-за леса, занятого теперь русскими батареями, грянули русские пушки. Они словно вдохнули новую бодрость в русских богатырей. Теперь могучее «ура» полилось уже далеко впереди, над самыми неприятельскими окопами. Австрийцы и немцы беспорядочно отступали, бросая орудия и снаряды, бросая винтовки, сабли и патронные ящики. На одних передках орудий улепетывала батарейная прислуга, спасаясь беспорядочным бегством.
Продолжая вместе с другими кричать «ура» изо всей силы своих легких, Игорь вбежал на неприятельский редут в первых рядах молодцов-солдатиков, где уже к ужасу разбитого неприятеля победоносно и грозно поднялось русское знамя…
Глава VIII
Как-то сразу подоспели, сгустились на небе тучи и стал накрапывать мелкий осенний дождь. Этот холодный осенний дождь привел в чувство забывшуюся Милицу. Она с удивлением открыла глаза.
— Где я? — с трудом соображала девушка.
Спереди и сзади густели кусты и деревья. A над ними стоном стояла орудийная пальба. То и дело снаряды сносили верхушки деревьев, вырывали с корнем березы и липы… Слышались раскаты грозного «ура» в промежутках между пальбой. Потом все стихло постепенно, воцарилась относительная тишина, только победные крики время от времени вспыхивали в стороне неприятельских траншей.
Милица попробовала приподняться, встать на ноги. Положительно она была в силах сделать это, хотя и с большим трудом. Сон или долгое забытье подкрепили девушку. Боли в плече почти не чувствовалось сейчас, но зато мучительно горела и ныла голова… И тело было, как в огне. Медленно, шаг за шагом двигалась она теперь вдоль по пролеску.
По-прежнему моросивший холодный дождь приятно освежал горевшую голову. Небольшой болотистый лесок стал заметно редеть. Все менее слышным становился шум битвы. Удалялось громовое «ура», треск ружейных выстрелов и беспорядочный гул погони.
— Сражение выиграно, но кем, кем? — мучительно допытывался усталый мозг девушки.
И с трудом отвечали на это отяжелевшие мысли:
— Конечно, нашими… Конечно, русскими… Иначе разве могло так победоносно звучать это радостное
