Инна Люциановна молчала и поджав губы разглядывала Глашу. Буквально так – поджав губы. Глаша и не предполагала, что бывают люди, которые не только не считают нужным скрывать такое выражение лица, но даже стараются, чтобы оно было как можно более выразительным.
– Познакомьтесь с Глафирой, дамы, – сказал Виталий. – Это моя жена.
– Вы что, уже и расписались? – встрепенулась Инна Люциановна.
– Нет, – прежде чем Виталий успел что-либо ответить, сказала Глаша.
Инна Люциановна вздохнула с нескрываемым облегчением.
– Торопиться, я думаю, не нужно, – заметила она. – Очень приятно с вами познакомиться, Глафира э-э-э…
– Сергеевна, – подсказала Глаша.
– Как вам понравилась Москва? – светским тоном продолжила Инна Люциановна.
– Глафира окончила истфак МГУ, – ответил за Глашу Виталий. – По специальности история искусств. И часто приезжала сюда в командировки. Так что ничего для себя нового она в Москве не обнаружила.
– Не скажи! – встрепенулась Марго. – Ты видел это уродство, которое построили на месте «Интуриста»?
– Можно подумать, «Интурист» был шедевром, – заметил Виталий.
– Но он, по крайней мере, был по-советски убог и не бил в глаза нуворишеской роскошью, – заявила Инна Люциановна.
Говорила она, словно гвозди вколачивала. Понятно было, что ей в голову не приходит усомниться хотя бы в одном своем слове и в правоте своего мнения в целом.
– Ну да, был бетонный сарай, – кивнул Виталий.
– А тот монстр с жуткими колоннами, который они теперь возвели на Тверской, – сарай мраморный! – припечатала Инна Люциановна.
– Что в лоб, что по лбу, – махнул рукой Виталий. – Да бог с ними обоими, мама! Как ты себя чувствуешь?
– Ты же знаешь, – пожала плечами та, – что я не считаю нужным разговаривать о своих болезнях. Как и о чужих, впрочем, – объяснила она, всем своим величественным корпусом разворачиваясь к Глаше.
– Я здорова, – сказала Глаша.
– Отрадно, – усмехнулась Инна Люциановна. – Хотя физическое здоровье не является показателем личностной полноценности.
При этих словах Глаша не поднялась со стула, чтобы уйти, только из-за растерянности. Она просто не ожидала ничего подобного.
– Мама беспокоится, что я женюсь второпях и на не подходящей мне женщине, – с невозмутимым видом объяснил Виталий.
При этом он легко сжал и ласково погладил Глашину руку. Ее пальцы, стиснутые в кулачок, при этом чуть-чуть расслабились.
«Что ж, по крайней мере, в этом есть что-то для меня новое, – подумала она. – И что мне до ее вздорности, если подумать? Вряд ли Виталий собирается навязывать мне общество своей мамы слишком часто. Он и сам живет с ней раздельно. Теперь понятно почему».
Но хотя жить с Инной Люциановной было не обязательно, поговорить с ней в первый день знакомства было все же необходимо. Правда, Глаша не представляла, как это делать: та пресекала все попытки непринужденного разговора.
– Я поставлю чай, – сказал Виталий. – Мы торт привезли.
– Вы сами печете? – спросила Глашу Инна Люциановна. – Котина жена была мастерица.
– Глафира замечательно готовит, – ответил Виталий. – Но торт мы купили в кондитерской на Малой Бронной.
– Знаю я эту кондитерскую! – тут же воскликнула Марго. – Цены атомные, как мой прекрасный внук выражается. Тебе бы тоже не помешало уже иметь внуков, – обратилась она к подруге.
– Вы расточительны? – поинтересовалась Инна Люциановна у Глаши.
– Нет, – ответила она.
Ей казалось, что она попала в сумасшедший дом.
– Мама, Марго, хэппенинг можно уже прекращать, – сказал Виталий. – Будем пить чай и беседовать о вашей жизни.
– Почему о нашей? – заинтересовалась Марго.
– Потому что наша, я вижу, вам неинтересна.
– Отчего же? – пожала плечами Инна Люциановна. – Если Глафира Сергеевна в состоянии рассказать что-либо интересное, мы с удовольствием ее послушаем.
У Глаши кружилась голова. Рассказать что-либо она была не в состоянии. Виталий ушел в кухню ставить чайник. Марго вышла вместе с ним – резать торт.
– Котя говорил, что вы работали в Михайловском. – Инна Люциановна произнесла это снисходительным тоном – бросила спасательный круг провинциалке. – И как там теперь обстоят дела? Я слышала, все земли распроданы под коттеджи для новых русских.
– Были попытки, – ответила Глаша. – Пресечь их было непросто, но, кажется, удалось.
– Они не отстанут, – предупредила Инна Люциановна. – Им что Пушкин, что Пупкин из соседней деревни. Всего лишь досадная помеха, от которой надо избавиться на пути к счастью – в их представлении, разумеется. Впрочем, вам теперь это безразлично, – добавила она.
– Мне это не… – начала было Глаша.
– Чайник вскипел. – Виталий вернулся из кухни. – Какие чашки взять?
– Какие считаешь нужным, – ответила Инна Люциановна. – Ты здесь дома, Котя, ты же знаешь. Как бы ни складывалась твоя личная жизнь.
В тот вечер Глаша взяла себя в руки и кое-как выдержала это чаепитие лишь потому, что в одну прекрасную минуту сказала себе: «Это посторонняя, абсолютно мне безразличная женщина. Ничто не мешает мне быть к ней снисходительной. По-настоящему снисходительной, а не так, как она ко мне».
И долго еще каждый визит в Жаворонки, не говоря уже о приездах Инны Люциановны в Москву, сопровождался в Глашином сознании подобного рода мантрами.
Наверное, Виталий об этом догадывался. Во всяком случае, услышав предложение поехать к его маме вместе, он улыбнулся и сказал:
– Это не обязательно. А вообще…
– Что? – спросила она.
– А вообще отношения с моей мамой являются, по-моему, положительным элементом нашей с тобой жизни.
– Ну конечно, я не вижу в них ничего особенного… – начала Глаша.
– Оставь, Глафира, – остановил ее Виталий. – Я же прекрасно понимаю, что такое моя мама и каково ее выдерживать. Я знаешь о чем? О том, что твои не слишком, мягко говоря, приятные отношения с ней вносят в наши с тобой отношения необходимый реализм. Без моей матушки все было бы слишком идеально, дистиллированно. А так добавляется естественная житейская досада.
– Ну, если тебе это необходимо, то я согласна! – засмеялась Глаша.
Ей отношения с его мамой за три года стали совершенно безразличны. Теперь она с одинаковой легкостью могла бы провести в обществе Инны Люциановны месяц кряду или не видеть ее вовсе.
И то, что в день возвращения из отпуска Виталий поехал в Жаворонки один, означало лишь, что можно без спешки разобрать чемодан, зарядить стирку, отнести в химчистку его белый костюм, на который он пролил вино за прощальным ужином в пустынном замке… В общем, заняться повседневными делами, которые она находила необременительными и даже приятными.
Глава 3
