– Удалось?
Он промолчал.
Соперничество с отцом, излюбленный Фрейдов мотивчик. Стремление превзойти его во всем. Догнать и перегнать. Стать вожаком стаи.
– Плавать я научился еще в младенческом возрасте, спасибо кузине моего отца. У нее домик на юге Франции (неплохой такой домик, в три этажа), и долгое время мы с матерью жили там, а отец наезжал по выходным. Катрин учила плавать своего сына и меня. Мы с ним ровесники. Разница в девять дней.
Она затаила дыхание, боясь спугнуть счастливую минуту его откровенности.
– К двенадцати годам, – продолжал Венсан, – я уже плавал и нырял как дельфин. Я мог прыгнуть в воду с самой высокой скалы и пробыть под водой так долго, что меня уже начинали считать утопленником. Я никогда не боялся глубины. Никогда не думал о том, что могу захлебнуться. – Он говорил негромко и монотонно, как бредящий на кушетке пациент психоаналитика. – В четырнадцать лет я освоил легкое водолазное снаряжение, а когда мне исполнилось шестнадцать, отец начал обучать меня плаванию в экстремальных условиях: в холодной воде, в штормовую погоду, со связанными за спиной руками... Он просто подводил меня к краю причала, крепко-накрепко стягивал мне веревкой запястья, показывал, где я должен вынырнуть, а потом сталкивал вниз. Ни мать, ни сестра никогда не ходили вместе с нами. Они не могли на это смотреть.
– Господи! – не сдержалась Лиза. – Это просто... чудовищно!
Венсан безразлично пожал плечами.
– Ты шел на это добровольно? Тебе действительно хотелось научиться?
– Сложный вопрос. А что я мог поделать? Сказать свое решительное «нет»? Устроить истерику? – Он покачал головой. – Это не мой стиль.
– Ты не мог отказаться, поэтому решил научиться делать все как можно лучше?
– Да.
– Интересная форма протеста... – Ей пришлось передох–нуть, прежде чем она смогла задать следующий вопрос. – Но вот чего я не пойму... Он сам учил тебя, а потом, когда на определенном этапе карьеры ты задумался о вступлении в GIGN, стал чинить тебе препятствия?
– Ну, в какой-то момент ему показалось, что я слишком много о себе воображаю. – Венсан усмехнулся. – Я в самом деле много о себе воображал. А почему бы нет, черт возьми? К двадцати годам я уже успел привыкнуть к мысли, что лучше всех плаваю, лучше всех танцую и любая понравившаяся мне девчонка мгновенно прыгает в мою постель. Когда мне было страшно, я старался этого не показывать. Когда было больно, терпел сколько мог. Строптивый сын. Заноза в заднице власт–ного отца.
– А как ты управился с собакой?
– О, это отдельная история... Понимаешь, собаки боятся меня. Все без исключения собаки.
– А эти, специально натасканные? Они что же, не нападали на тебя?
– Нападали, конечно. Но мне всегда удавалось отразить атаку.
– С ума сойти...
Еще одно пожатие кажущихся худощавыми плеч.
– Так было всегда, сколько я себя помню.
– И в чем причина?
– У моей матери были кое-какие соображения на этот счет, но она никогда ими не делилась. Только однажды, в день моего совершеннолетия, рассказала мне один из своих снов. Сон, который приснился ей во время беременности. – Он посмотрел в сторону, как будто собирался сказать что-то не совсем приличное. – Ей приснилось, что она качает колыбель с младенцем, со мной. Качает, качает, напевает какую-то песенку... потом наклоняется проверить, уснул ли я, и видит в колыбели змею.
– Змею?
По телу Лизы пробежала быстрая дрожь.
– Да. – Венсан тронул пальцами гемму. – Змею с короной на голове.
Некоторое время они молчали. Джемма снова позвала их к столу, но они уже привыкли к мысли, что сегодняшнему обеду суждено быть съеденным в холодном виде.
– Что-то еще? – тихо спросила Лиза.
– Одна из моих подруг – как раз та, на которой я собирался жениться, – однажды сказала, что не может выдержать мой взгляд. Что у меня глаза змеи.
– Да, смотреть ты умеешь...
– Знаю.
– Потому она и подарила тебе это? – Лиза кивнула на гемму.
– Точно. В то время я как раз начал интересоваться происхождением и значением этого символа.
Остановившимся взглядом Лиза смотрела на белую пластиковую поверхность стола, видя и не видя мелкие царапины на ней, липкие пятнышки от пролитых и уже успевших высохнуть капель вина, разлетевшиеся от ветерка хлопья табачного пепла...
...
Змея – один из символов Гекаты, мифической «страшной матери». Фаллический символ страха. Отождествление со змеей – это погружение в водные глубины, в бездну, в материнскую стихию, «вхождение в страшную мать». Зачем? С целью обновления и воскресения, разумеется. Но нужно быть богом или героем, чтобы отважиться на такое.
Мальчик стоит на причале со связанными за спиной руками. Светлые глаза сощурены, губы плотно сжаты. Через минуту отцовская рука столкнет его в воду, и стройное тело иглой вонзится в изумрудную глубину. Был ли он таким же бесподобным красавцем в юности? Танцы... девчонки на заднем сиденье автомобиля... очевидно, да.
Тот же мальчик, врывающийся с автоматом наперевес в задымленное помещение, мгновенно, на подсознательном уровне распознающий своих и чужих, переговаривающийся на языке жестов с другими мальчиками, точными копиями его самого, в ультрамариновых брюках и куртках с эмблемой GIGN на рукаве... Он заметно старше того, первого, но у него те же дымчато-зеленоватые глаза и та же одержимость во взгляде.
– Почитай мне еще из Рембо, – шепотом попросила Лиза, глядя на его расцарапанную руку.
Кровь запеклась на тыльной стороне ладони коричневой корочкой.
Венсан тоже посмотрел туда.
– Могу почитать Малларме, если хочешь. Или Китса. Рембо – для особых случаев.
– Таких, как этот? – Она сама удивилась подобному предположению, однако оно оказалось верным. – Ты применяешь его в качестве анальгетика?
– Только когда под рукой не оказывается ничего другого.
Лиза недоверчиво рассмеялась.
– Ты просто кладезь безумных идей! И что же, действует?
– Безотказно!
– Я думала, что боец спецназа – это такое особое существо без нервов, запрограммированное на убийство.
Венсан кивнул, усмехнувшись:
– Это распространенное заблуждение.
– Так ты самый обычный человек?
