— Большое спасибо, — поблагодарил Гюндюз. — Не курю.
Прокурор положил сигареты на письменный стол.
— Я тоже не курю, — сказал он и, поднявшись из-за стола, подошел к печке, помешал кочергой угли и, выпрямившись, посмотрел на следователя по особо важным делам.
— Значит, Гемерлинского убили с другой целью? И, чтобы запутать следствие, из карманов у него вытащили часы и портмоне?
Наступило молчание. Чтобы ощутить издевку в словах прокурора Дадашлы, вовсе не надо было быть семи пядей во лбу. Молчание нарушил сам Дадашлы:
— Но это же штамп из коллекции дилетантов, сочиняющих детективы, товарищ следователь по особо важным делам...
Взглянув на опухшее лицо прокурора, Гюндюз улыбнулся:
— Но что такое штамп? Штамп, стандарт, шаблон, трафарет — это все то, что мы ежедневно видим, с чем мы сталкиваемся постоянно, разве не так?
Прокурор Дадашлы ответил на вопрос следователя по особо важным делам не сразу.
— Конечно, — произнес он, — от ваших вопросов так просто не отмахнешься. Они выглядят справедливыми. На пути к истине миновать их нельзя. Но ведь можно задать и совсем иные вопросы, совсем иные «зачем»? Если вор Имаш не замешан в этом деле, зачем ему скрывать, что он был на вокзале? Должна же у него быть хоть какая-то причина, чтоб скрывать это.
Прокурор Дадашлы подошел к письменному столу и, облокотив на него обе руки, нагнулся к следователю по особо важным делам.
— Я-то людей знаю, — обиженно сказал он, — таких, как Имаш, я хорошо знаю. Насквозь их вижу, всех этих сукиных детей! Простите, но голодного волка к деревне тянет. Засел на вокзале, видит, человек из Баку приехал. На руке золотые часы, откуда ему знать, что приезжий живет на пенсию, а в кошельке у него всего тридцать рублей. Вот он и ограбил его, и представьте себе, даже не подозревая, что сейчас же он его и убьет — нет, всего лишь завладеет имуществом, ну а остальное уже, так сказать, по привычке... У старика дома сердце схватило. Тут ваш вопрос начинается. Так или иначе, Гемерлинский вышел из дому. А вор-то от холода дрожит, в кармане у него ни шиша, и вдруг такая везуха — счастье само прет навстречу. Может, даже остановил старика, о мировых проблемах с ним заговорил. А потом и прикончил! Могло же все так произойти, клянусь честью, могло! Я их насквозь вижу, всех этих... — Прокурор Дадашлы чуть было не произнес какое-то откровенно смачное слово, но проглотил его и спросил: — Или не могло?
Следователь по особо важным делам Гюндюз Керимбейли улыбнулся.
— Все это россказни, — повторил он. — И то, что вы описали, и мои собственные предположения... — Затем, поднявшись, подошел к телефонному аппарату. — Можно отсюда по автомату позвонить в Баку?
— Нет, — ответил следователь Джаббаров. — Баку нужно заказать. Нас быстро соединяют.
Прокурор Дадашлы, пытаясь пошутить, спросил:
— Опять конспирация?
— Нет никакой конспирации. С домом хочу поговорить, с детьми.
И Гюндюз взял телефонную трубку.
9
Гюльдаста разожгла в пристройке очаг.
Дядя Фаттах, раскуривая трубку, выговаривал гонявшемуся во дворе за большим петухом Муршуду:
— Даже такое простое творение аллаха поймать не можешь.
Гюльдаста, ставя на огонь наполненный водой медный казан, сказала:
— Это не петух, сотворенный аллахом, а сам гнев аллаха. Разве с ним справиться ребенку?
Маленькая девочка с привязанной левой рукой подошла к дяде Фаттаху:
— Открой руку. Я поймаю.
Дядя Фаттах, погладив ребенка по голове, сказал:
— Ну и хитра, и в кого ты такая пошла?
Гюльдаста засмеялась:
— В кого же, как не в тебя, муж? Тебе ли не знать?
Малышка сказала:
— Я похожа на джыртана[7].
Дядя Фаттах взял девочку на руки:
— Нет, ты непохожа на джыртана, ты самый джыртан и есть!
Муршуд, кувыркнувшись, схватил петуха за хвост, но и на этот раз не смог удержать его в руках. Петух, раскричавшись, вырвался и убежал.
Чаша терпения дяди Фаттаха лопнула:
— Эй ты, недотепа, день проходит, сейчас придет гость!..
Муршуд снова ринулся за петухом.
10
Снег перестал валить, но небо было сплошь серым, и на этом безрадостном фоне с трудом различался дым, идущий из разбросанных по деревянным крышам труб. Едва поднявшись, дым смешивался с тяжелыми тучами, проходящими над райцентром; тучи стелились над самыми дымоходами.
В верхней части городка трубы были закутаны туманом.
И эти мокрые деревянные крыши, и туманные горы, и все, что виднелось сейчас вокруг, — все мечтало о солнце.
Имаш, сидя на корточках в нижней части своего двора, обстругивал края только что поставленных дверей и не сразу увидел стоявшего возле забора, перед которым росли кусты ежевики, Гюндюза Керимбейли.
— Успеха трудам праведным! — обратился Гюндюз к не обращающему на него никакого внимания хозяину.
Имаш не ответил, еще усерднее занимаясь своим делом.
Тогда Гюндюз Керимбейли подошел к калитке и приоткрыл ее:
— Войти можно?
Имаш, оглянувшись, посмотрел на навязчивого гостя и кивнул головой.
— Салям алейкум, — поздоровался следователь по особо важным делам.
Имаш молча кивнул.
Гюндюз сначала взглянул на Имаша, придерживающего коленями новую дверь, затем осмотрел аккуратный дворик, где все было на своем месте.
— Если сегодня вы не расположены разговаривать, я пойду, — сказал он.
Продолжая строгать, Имаш высказался:
— Сегодня уйдешь, завтра вернешься, начальник!
— Вернусь вряд ли, а вот вызову, это точно! — улыбнулся своей особенной улыбкой Гюндюз Керимбейли. — Как вы узнали, что я начальник?
— Много ваших встречал, — сказал Имаш. — Как увижу, сразу усекаю. Овчарки, начальник, нюхом след берут, а я тоже: раз дыхну и с ходу вас чую.
Видимо, и следователь по особо важным делам хорошо знал людей вроде Имаша и умел с ними разговаривать. Засунув руку в нагрудный карман пальто, он извлек оттуда удостоверение и, подержав его перед глазами Имаша, сразу приступил к делу:
