— Не могу я... Есть хочу...
— Разговорчики! — останавливает его Тропкин. — Скоро контрольный пункт, что-нибудь придумаем... Подъем! Перед КП у нас должен быть раненый... Самый легкий Зайцев. Ясно? Вперед! — Тропкин вынул компас, сверил направление и снова повел свою группу,
— Хоть бы деревенька плохонькая попалась, — острит кто-то сзади. — Хуторочек какой- нибудь...
— Солохе письмо некуда бросить, — замечает Геворкян.
— Раненый Зайцев-Коноплев — в носилки! — командует Тропкин. — Сидоров, Закиров, Егоров, Геворкян, две слеги и плащ-палатку!
— Везет же худосочным... — вздыхает Геворкян.
Коноплев в обнимку с автоматом ложится на носилки, их подхватывают сильными руками.
Тропкин подает «раненому» брошюру:
— На почитай что-нибудь для аппетита про травы.
— А в середине шашлык с луком, а! — как припев, добавляет Геворкян.
— Слушай, не могу больше... — взмолился Закиров, — разговорами о еде аппетит раздражается...
Долго идет отделение музыкантов. Но командного пункта нет и нет. Видно, сбились с маршрута.
— Мы же с голоду умрем! — кричит Геворкян.
— Отставить разговоры! — приказывает Тропкин.
— У меня нога подвернулась, — не унимается Геворкян. — Не могу нести носилки...
— Везет же некоторым, — говорит Солоха, когда вместо Зайцева на носилки ложится Геворкян.
— Что-то нет КП, — вслух размышляет Тропкин.
— Выходит, заблудились? — спрашивает Солоха.
— Разберемся... — отвечает Тропкин. — Стой! Привал!
И опять все ложатся под деревьями.
Солоха помогает Геворкяну снять сапог, осматривает ногу, забинтовывает ее и подвешивает к суку. Невдалеке колода сушняка. Рядом на расстеленной плащ-палатке красуются две буханки хлеба и соль в банке. Геворкян мечтательно смотрит в небо, на неподвижные облака.
— Ну дайте больному хоть корочку хлеба, — просит он.
Рука Геворкяна тянется к буханке, и пальцы отламывают кусочек... потом еще...
— Геворкян!
От неожиданности бинт, на котором подвешена нога Геворкяна, обрывается, он вскакивает.
— Виноват... Товарищ прапорщик!
— Виноват... Считайте, Геворкян, что свою пайку хлеба вы съели! И вообще... Хватит разлагаться: отделение выходит из окружения, а вы... Егоров — за водой! Река рядом. Закиров — костер! А вы, Геворкян... Зайцев и Солоха, вся троица, без рыбы не возвращайтесь! Старший — рядовой Солоха.
— Есть не возвращаться без рыбы! — повторяет Геворкян.
— Простите, товарищ прапорщик... А где взять удочки? — беспомощно спрашивает Коноплев- Зайцев.
— Вы не на даче... Зайцев! Тут не в бирюльки играют... Что вы извиняетесь? Проявите смекалку! Оружие оставьте, разрешаю.
— Есть проявить смекалку! — чеканит за товарища Геворкян.
Последний всплеск солнца скрылся за лесом, по ту сторону реки. Тишина. Лишь крик кулика нарушает покой. Только звуки шагов на тропе. Впереди Геворкян, за ним Солоха, а следом Коноплев.
— Ищи камыши, — советует Солоха, — там кого-нибудь словим.
— На что словим? — мучается Геворкян.
— Придумаем что-нибудь, — успокаивает его Солоха. — Мы же в особых условиях, соображать надо... Лодочку бы где...
— У меня есть комплект запасных струн к скрипке, — говорит Коноплев.
— Ну молодец ты, Коноплев-Зайцев... — останавливается Солоха. — Не ожидал!
— Молодец, Коноплев, — оживляется Геворкян. — Медаль тебе откую... А у меня... запасной клапан к кларнету — чем не блесна!
— В таком разе в порядке... На такую блесну мы и бегемота поймаем, — острит Солоха.
Быстро темнеет. На светлом фоне воды силуэты солдат едва заметны. Бледная луна появилась за рекой и высветила темный камышиный клин. На воде то там, то здесь расплываются круги...
— Смотрите... Лодка! — говорит Солоха.
— Без весел...
— Красиво как! Только есть хочется... Помнится, в детстве мы липовые листья ели... — оглядывает берег Коноплев.
— Что листья! — не выдерживает Солоха. — Я скоро траву начну щипать... Это Геворкян у нас сытый — полбуханки сжевал.
— Всего один кусочек... — Геворкян прицепил клапан к струне, засунул все в карман. — Вы располагайтесь на берегу, а я в лодке... Я на Севане форель ловил. Так что...
Он влезает в чуть притопленную лодку, Солоха отпихивает ее, и она, зашуршав по камышам, отплывает от берега, останавливается в густых камышах. Геворкян устроился на носу. Конец струны он намотал на палец, но, подумав, привязывает струну к носу лодки.
— Щука плещется, — с надеждой в голосе сказал Солоха, вслушиваясь в тишину. — Утречком рубашкой, как бреденьком, пройдемся... Сейчас и утонуть недолго.
Солоха и Коноплев сложили скатки, удобно уселись. Солоха закурил. Огонек сигареты слабо, загадочным светлячком засветился в темноте.
— Ну как там? — негромко спросил он Геворкяна.
— Рыбка еще присматривается, — ответил тот.
— Угу... На одном конце червяк, на другом... — бубнит Солоха. — Слышь, Коноплев, а ты уху когда- нибудь варил?.. Эхма! Я тебя научу уху в мешочках варить. Век меня помнить будешь! Берешь мелкую рыбешку — и в тряпочку, вывариваешь, потом еще... Ты спишь?
— Нет еще...
— Вот я и думаю, — продолжал в темноте Солоха. — Блуданули мы. Прапорщику теперь... эхма!.. А может, нам такой приказ — заблудиться... Хорошо, что не зимой.
Громкое посапывание заставило Солоху замолчать.
— Ну спи, спи, я подежурю...
6
...Как искрится вода! Как переливается! Грачик Геворкян делает ладони ковшиком, черпает воду и пьет, пьет... Потом он выпрямляется, запрокидывает голову и смеется, радуясь солнцу, искристой севанской воде, горам... Грачик читает наизусть:
