подождал, пока обедня кончится, и только тогда якобы стал их расспрашивать, кто они и откуда взялись в крепости.
Тот, которого Мирович называл своим знакомым, объявил, что «он сенатский регистратор Бессонов, состоит при Теплове, а прочие трое — его приятели и все они приехали не для чего иного, как чтобы в церкви богу помолиться».
После этого комендант, вместо того чтобы поскорее выдворить незваных гостей из крепости, вдруг приглашает их к себе отобедать вместе с Мировичем.
Теплов вместе с Паниным был прямым начальником Бередникова. Но все равно — маловато резонов для того, чтобы открывать ворота такой крепости перед сомнительными гостями, пожелавшими, видите ли, именно здесь богу помолиться.
Однако и следователей и судей эти объяснения вполне удовлетворят. Участников этого примечательного обеда донимать вопросами не станут. Может, опасались, как бы они не наговорили лишнего?
А что, если...
Все в этой загадочной истории проясняется, если допустить, что заговор Мировича был не просто его вздорной затеей, а хитро задуманной и ловко осуществленной провокацией.
Подготовил ее скорее всего Теплов с благословения Панина, чтобы дать возможность Власьеву и Чекину, выполняя секретнейший приказ, при нарочно подстроенной попытке освободить его, убить Ивана Антоновича и тем самым наконец развязать руки Екатерине II, естественно, рассчитывая в дальнейшем пользоваться ее благодарностью. И Мирович был выбран просто орудием для достижения этой цели, служил марионеткой в их руках, тоже, разумеется, обнадеженный не только обещанием полного прощения, но и щедрого вознаграждения.
Вот какую гипотезу я пытаюсь доказать.
Давайте допустим, что, видимо, где-то осенью 1763 года возникла такая хитроумная идея у Григория Николаевича Теплова (она совершенно в его характере!) и он поделился ею с графом Паниным.
Возможно, Панину такой план показался поначалу слишком подлым. Но Теплову было нетрудно убедить его.
Лучше ведь не придумаешь: все произойдет при свидетелях, на глазах солдат. Узника лишат жизни, можно сказать, законным образом — согласно приказу, чтобы не попал в злодейские руки.
Пожалуй. Но где найти такого простака, чтобы согласился?
И простак, оказывается, такой уже есть на примете у Григория Николаевича. Ходит со своими прошениями, надоедает. Начинает грозить, что станет добиваться справедливости иначе — по примеру братьев Орловых...
Вот как? Наглец! А потом на следствии он не проболтается? Ведь его допрашивать строго станут!
Помилуйте, а кто ж ему в таком наглом вранье поверит?! Ведь переговоры с ним будут вести люди мелкие, второстепенные, и не впрямую, а намеками. Они от них всегда отпереться смогут. Да ведь можно устроить так, что простак вообще настоящих имен этих людей и знать не будет.
А потом: ведь в этой свалке, когда стрельба начнется... Трудно ведь и нападающему злодею уцелеть. Его тоже, вполне вероятно, в схватке убить могут. А приказ насчет известной персоны тем временем уже будет выполнен...
Удержимся и не станем гадать и о том, кто именно поговорил затем с Мировичем, огорченным и взбешенным очередным отказом на свое прошение. Вряд ли, конечно, сам Теплов. Возможно, Бессонов или какой-то другой чиновник, которому Теплов полностью доверял. Имя его вообще наверняка останется неизвестным для истории: мелкая сошка. И конечно, разговор велся намеками, на сплошных недомолвках — уж больно щекотлива была тема.
Но так или иначе Мировичу дали понять: если он попытается освободить принца Ивана и тот при этом случайно лишится жизни, многие очень важные и знатные лица будут Василию Яковлевичу весьма признательны. Они не только уберегут его от наказания, но всячески наградят, возвысят. Получит он не только предковые имения, но и собственные, новые и заживет на родной Украине припеваючи, без забот.
Вполне вероятно, Мирович понял намеки и согласился на авантюру, надеясь повести игру беспроигрышную. Погибнет в свалке царственный узник — его, Мировича, защитят и наградят, как обещано, сильные люди.
Ну а вдруг повезет и ему в самом деле удастся освободить Ивана? Тут уж он сам, Василий Яковлевич, станет казнить и миловать кого захочет...
Знал ли Мирович о секретном приказе: узника живым в руки никому не отдавать?
Вряд ли. Зачем было открывать перед ним все карты? А так — случайная пуля «при попытке к бегству», как станет модным называть уже в более поздние времена.
Итак, допустим, какой-то такой секретнейший разговор, весь на недомолвках и намеках, однажды состоялся. Мирович понял, чего от него хотят, согласился — и хитрая игра началась.
Давайте теперь для проверки оглянемся назад, на события, о которых уже рассказано. Оценим их новым взглядом — с точки зрения этой гипотезы. И многое, казавшееся загадочным, непонятным и странным, сразу становится ясным как день.
Понятно, почему Панин вдруг написал письмо Власьеву и Чекину с обещанием скорого освобождения их от «долговременных трудов» — не далее «первых летних месяцев» 1764 года.
Кому-то покажется такое совпадение чисто случайным? Дескать, натяжка, Панин просто обещает Власьеву и Чекину заменить их другими сторожами.
Сомнительно. Ведь ради удовольствия каких-то двух офицериков пришлось бы расширить круг лиц, посвященных в строжайший государственный секрет. Пока — по идее, по данным строжайшим инструкциям, о судьбе Ивана должны знать всего несколько человек: Екатерина, Панин, Теплов, Бередников, Власьев с Чекиным (ну еще два-три преданных письмоводителя). Другое дело, что фактически его участь уже давно перестала быть секретом для многих.
Даже для охраняющих его солдат, считается, он должен быть безымянным узником или загадочным «Григорием» без биографии. А ведь заменяя его охрану, придется раскрывать секрет перед новыми людьми. Совсем нежелательно. Кто такие Власьев и Чекин, чтобы проявлять о них такую заботу?
Очень интересную мысль высказал в письме одному из своих читателей В. Я. Шишков: «Если б были следы инспирации Мировича — все было бы ясно. Но этих следов ни в архивах, ни в каких-либо мемуарах и быть не могло. Об этом мог знать лишь священник-духовник, ежели Панин умирал по-христиански, да, может быть, Екатерина.
А вот письма Панина — документ неоспоримый. Если он хотел приставов сменить, то почему он с этим делом целый год тянул? А ежели не хотел сменить, зачем назначил сроки, из коих последний точно совпал с его обещанием? Возникает вопрос: каким образом мудрый, осторожный Панин, безусловно дороживший и своей посмертной репутацией, как человек исторического масштаба, мог так неосторожно выпустить в свет столь тяжкий, позорящий его документ... Вот тут загвоздка.
И мне думается, что здесь двойная, усложненная политическая хитрость Панина. «Мол, найдут и, зная мою осторожность, не поверят в документ, как в прямую улику моей причастности. А раз так — утвердятся в противоположном, т. е. в моей непричастности».
Совершенно очевидно: сочиняя это письмо, Панин и Теплов уже разработали какой-то план освобождения от надоевшего узника.
И перевод как раз в это время Мировича в Шлиссельбург вряд ли можно объяснить случайным совпадением. Слишком много получается случайностей, столь счастливых для Екатерины, — вспомним лукавое замечание Вольтера.
Все было тщательно продумано. Разработали хитрый план, уговорили Мировича, он согласился — и тогда понятно, для чего вдруг его переводят в Смоленский полк, который тут же отправляется охранять Шлиссельбургскую крепость.
Даже наивность замысла Мировича становится теперь объяснимой. Никому и не нужно, чтобы он был хорошо продуман и тщательно подготовлен. А то еще вдруг, чего доброго, в самом деле удастся...
И дальнейшие события, до сих пор озадачивающие историков, станут понятны, если будем их рассматривать с этой точки зрения.
