Этот план и не должен был удаться, боже упаси! Важно было только подставить Ивана Антоновича под шпаги Власьева и Чекина.
Становится понятным, почему Мирович не пытался бежать, когда увидел, что Иван убит и его замысел рухнул, хотя у него были для этого все возможности.
«Ничто не мешало Мировичу спастись бегством, — отметил один проницательный историк. — При нем были ключи крепости... Если бы Мирович по собственному побуждению решился на освобождение Иоанна, если он в самом деле был виноватым, если он не совсем так же, как и убийцы Иоанна, имел право ссылаться на полученные свыше инструкции, — он непременно попытался бы бежать».
Логично!
И наконец разъясняется самое подозрительное: почему Мировича не пытали? Пытки считались в те времена самым надежным и быстрым методом расследования. Они были широко распространены. На сей счет существовали отнюдь не секретные, а обнародованные для всеобщего устрашения инструкции с детальными указаниями вроде: «наложа на голову веревки и просунув кляп, вертеть так, чтоб пытанный изумленный бывает»...
Правда, вскоре после своего воцарения Екатерина выступила в Сенате с трогательной речью. Ее, конечно, не стенографировали, и она известна нам в кратком изложении, как была записана в «Журналах Сената». Императрица призывала, наверное, с дрожью в голосе: впредь преступников обращать к чистому признанию больше милосердием и увещанием, нежели строгостью и истязаниями.
И тут же делала характерные для нее хитрые оговорки. Дескать, всех тех, какие «дойдут до пыток», надо прежде поручить увещевать ученым священникам, дабы те добились от них признания.
Но ведь такие священники далеко не в каждом городе найдутся. «Тартюф в юбке и короне» предусмотрел и это. На сей случай, говорила императрица, следовало сочинить особую книжицу — этакий учебник увещевания, чтобы с его помощью уговорами мог заниматься любой палач.
Ее ханжеское двуличие проявилось и в том, что никакого официального указа на сей счет, как, естественно, следовало бы, Екатерина не дала. Только речь произнесла, явив миру свое человеколюбие. Но слова ведь, как известно, к делу не подшиваются. И при желании их всегда можно запамятовать...
Ну а если увещания не помогут?
«Стараться, как возможно при таких обстоятельствах, уменьшить кровопролитие, если же все средства будут истощены, тогда уже пытать».
Какое иезуитское повеление! Ведь пытки таким образом не только не запрещались, как она это изображала, наоборот, они узаконивались — только с соблюдением весьма несложного ханжеского ритуала.
И генералу Веймарну, который вел следствие, и большинству судей казалось совершенно невероятным, чтобы Мирович не имел сообщников. Вырвать у него с помощью пытки их имена казалось вполне естественным. Ведь преступника уже увещевали несколько раз такие ученые люди, как барон Черкасов и архиерей ростовский Афанасий.
Увещевали, а он не покаялся. Наоборот, издевается.
Мы знаем, какие страсти разгорелись на заседаниях суда при обсуждении вопроса о пытках. Дело доходило чуть ли не до драки между попами и почтеннейшими вельможами. И все-таки Мировича не пытали. Почему?
Думается, ответ может быть лишь один: чтобы он в самом деле не назвал каких-то имен. Не рассказал о тайных переговорах с людьми, чьи имена всячески старались скрыть.
И сколь ни могущественны были братья Панины и граф Орлов, защищавшие Мировича от пыток, им бы это не удалось, если бы не вмешалась, как мы это знаем, сама императрица, хотя ей страшно этого не хотелось.
Но пришлось. Только она могла положить конец спорам, предусмотрительно приказав, чтобы они не оставили никаких следов в архивах.
Мне кажется, именно тут главный психологический ключ к разгадке казавшегося всем таким непонятным, поразительным и странным поведения Мировича на суде, на допросах и даже на эшафоте.
Давайте попробуем вникнуть в ход его мыслей и переживаний.
Наверняка не один раз еще на первых допросах его стращал пытками генерал Веймарн. Но пытать не стали.
Что должен был подумать Мирович? У него одна надежда: на тайных всемогущих покровителей, обещавших ему верную защиту. То, чего они хотели, свершилось: Иван убит. Он, Мирович, ведет себя честно: никого не выдал, ничего лишнего не говорит. И его высокие покровители тоже вроде свое слово держат: не дали Веймарну его пытать.
Конечно, Мирович воспрянул духом и осмелел. Вот почему он так дерзко держал себя на суде.
И опять его не пытают, хотя почти все разъяренные судьи этого требуют — какие большие люди, какие знатные вельможи! Но ничего у них не получается, и это окончательно вселяет в Мировича твердую уверенность, что он будет непременно всесильными своими заступниками обережен, спасен! Конечно, его освободят — пусть в последний момент, если так надо. Теперь он неколебимо убежден в могуществе тайных покровителей.
Какой сделан хитрейший, тончайше продуманный ход, чтобы он не проговорился и никого не выдал даже на эшафоте!
Знала ли Екатерина, что Мирович старается для нее, выполняя зловещий план Панина и Теплова? Стасов был в этом уверен: да, несомненно.
Любопытные догадки насчет этого высказал В. Соснора в повести «Две маски». Он считает, будто Екатерина даже сама обсудила все детали провокации, дав Мировичу тайную аудиенцию! Мне кажется такое решительно невозможным. Думаю, наоборот: если Екатерина даже о чем-то догадывалась, то знать об этом точно и в подробностях не хотела. Такой у нее был ханжески-лицемерный характер.
Конечно, она догадывалась, что Панин и Теплов готовят ей какой-то приятный сюрприз. Тут все шло хитрым и тонким путем чтения невысказанных мыслей и затаенных желаний, в чем приближенные «Тартюфа в юбке» были великие мастера.
Екатерина наверняка делала вид, будто ничего не знает и ни о чем не догадывается: так ей было потом удобней избавиться от необходимости награждать оказавших ей такую услугу.
Она вообще не любила постоянно видеть вокруг людей, которым была многим обязана и слишком много знавших.
Теплова вскоре назначат сенатором, но от себя императрица его отдалит.
Панина Екатерина возведет в графское достоинство. До конца жизни он будет занимать почетные посты при дворе. Но советоваться с ним императрица станет все реже, предоставив графу Панину удовлетворяться как будто бы важной, однако пока малодейственной миссией воспитателя будущего наследника престола, нелюбимого и боящегося ее сына Павла.
И все же: так ли обстояло дело, как мной рассказано?
Будем осторожны и назовем это повестью-гипотезой. Много загадочного в заговоре Мировича — и остается неразгаданным до конца и поныне. О многом можно строить только догадки и предположения. И никто, к сожалению, не может их окончательно подтвердить, как, впрочем, и опровергнуть.
Мирович сквозь века продолжает загадочно усмехаться...
Леонид Щипко
НА ВСЕХ ОДИН ПАРОХОД
Повесть
