— Тогда какого черта ты мелешь?.. — повысив голос до раздраженного крика, спросил он. — Ты поинтересовался хотя бы, кто его угостил?
— Н-нет...
— Тогда сбегай и спроси! — И уже тише добавил: — Ты знаешь деда. Он, как хлебнет горькой, свою старуху именем соседки называет.
Алексей виновато развел руками.
— Нет, а что... — собираясь выполнить приказание Буробина, он даже было направился к двери.
— Погоди, — остановил его Слепов. — Совсем ты сбил меня с толку, теперь разве что узнаешь... — Он встал, поблагодарил мать за чай, примирительно протянул руку Буробину. — А ты тоже хорош, ну почему не предупредил, куда пойдешь? Значит, до завтра, встретимся в управлении.
Слепов вышел, за ним, оправдываясь, засеменил продавец. Ударами кувалды по наковальне зазвенели шаги Слепова на морозной земле. Хлопнула калитка...
Страшная пустота обрушилась на Буробина своей невыносимой тяжестью. Неужели пронесло?
К нему неслышно подошла мать, прижала его голову к своей худой вздрагивающей груди.
— Убьют они тебя, дитя мое несчастное.
Буробин щекой потерся о ее шершавую руку, глянул в лицо матери. Оно было измученное, землистое.
— Ма-ма, дорогая ты моя...
Мать вздохнула, ее рука судорожно ощупала его лицо, нос, глаза, уши и, словно запутавшись в шелковистых русых кудрях, затихла, успокоилась.
— Разве можно так волноваться, мама?..
Мать взяла его голову обеими руками, пристально посмотрела ему в глаза.
— Сон я сегодня видела, сынок, нехороший... Ты нарядный, веселый такой по улице идешь. Кругом песни, радость, цветы... Проснулась, сердцу в груди тесно. Вещий это сон, под пятницу. Быть беде.
— Да ты у меня, оказывается, еще и суеверная? — Буробин улыбнулся.
— Будешь суеверной, третьего дня твоего приятеля Сережку Михнина, что за пустырем жил да который в Совете работал, мертвым нашли... На истерзанной груди записка, штыком приколотая: «Так будет со всеми коммунистами». — Заплакала. — Ведь если они, ироды, узнают, что ты чекист, убьют, я не вынесу!..
И не успела она договорить, как в сенях что-то загремело, загрохотало, дверь распахнулась и на пороге вырос Шаев, в громадных ручищах обрез, глаза что факелы, в рыжих свалявшихся волосах солома.
— Руки вверх! Ну, чекистик, вот и пришел мой черед счет свой порешить со всем твоим отродьем.
Буробин поднялся.
— Не шевелиться-а! — От голоса Шаева жалобно зазвенела на полке посуда.
Мать спиной прижалась к Буробину, стараясь загородить его от обреза.
«Да что это сегодня за день? — подумал Буробин. — Теперь, пожалуй, без нагана не обойтись... Далеко только до кармана». Посмотрел на обрез. Черный от грязи, короткий шаевский палец лежит на спусковом крючке. И зачем мать встала впереди, глупая. Неужели теперь уйдет Слепов?..
— Мама, отойди, не мешайся, — сказал Буробин. И хотел отстранить ее.
— Руки, паскуда чекистская! — опять гаркнул Шаев.
И в то самое мгновение, когда Буробин собрался оттолкнуть мать и прыгнуть на Шаева, мать качнулась вперед. Прозвучал выстрел. У Буробина как от близкого грозового разряда заложило уши. Мать схватилась за живот, опустилась на колени... Буробин выстрелил.
Шаев ударился затылком о притолку, вывалился в сени.
— Зачем ты, мама?..
— Жив, сынок, — мать попыталась улыбнуться.
Буробин склонился над ней, хотел поднять на руки, положить на кровать. Послышался звон разбитого стекла, выстрелы...
Для Буробина этот день мог быть последним, если бы Еремин и Фомин не заметили, как во дворе его кто-то встретил. Это чекистов насторожило. Решили понаблюдать за домом.
Когда же Слепов — а его нельзя было не узнать, хотя бы по буркам, — выйдя на улицу, не ушел, а вместе с неизвестным и откуда-то вдруг появившимся еще одним мужчиной вновь проник во двор буробинского дома и затаился у окна, стало ясно — коммерсант что-то затевает. Опасения подтвердились...
После того как загремели выстрелы, чекисты открыли огонь. Неизвестный, оказавшийся продавцом местной хлебной лавки, был тут же убит, Слепов, отстреливаясь, попытался бежать, но угодил в канаву, упал и потерял пистолет. Его взяли.
Во время перестрелки во многих домах зажглись огни, но ни один из жителей не осмелился выйти на улицу. Чекистам это было на руку. Утром они распустили слух по городу, что на Буробиных напали грабители.
Слепова доставили в ЧК, мать Буробина — в больницу. Рана у нее, хотя пуля и прошла навылет, оказалась неопасной.
Буробин подождал, пока ее перевязали, дали снотворного, и тоже отправился в ЧК.
Слепов находился в небольшой темной комнате. Как он был непохож на того Слепова, который поджидал его ночью возле дома... В комнате была скамейка, он же сидел в углу на полу, обхватив свою всклокоченную седую голову руками. Вид у него был жалкий: лицо бескровное, осунувшееся, глаза ввалились, беспомощный взгляд уперся в кирпичную стену. При появлении Буробина он даже не пошевелился, только слегка вздрогнули и прищурились глаза от вспыхнувшего яркого света электрической лампочки.
Буробин молча сел на скамейку. Ему предстояло допросить Слепова. И прежде всего узнать о его сообщниках в Смоленске, чтобы не дать возможности дойти до Москвы сведениям о ночном происшествии. Это надо было успеть сделать до отправления очередного поезда в столицу.
— Степан Петрович, — заговорил он, — мне нужна твоя помощь...
Слепов вздрогнул. Будто не узнавая, посмотрел на Буробина. «Не ослышался ли?» — было в его взгляде. Чувствовалось, он ждал разговора, но ждал его как обреченный...
Буробин достал пачку папирос, протянул Слепову.
Коммерсант, взглянув в глаза чекиста, боязливо взял папиросу. Буробин зажег спичку. Слепов жадно затянулся, сквозь густой табачный дым опять пристально глянул на Буробина, затянулся еще раз, еще... Потом тяжело, с хрустом в коленях поднялся.
— Можно? — он сел рядом с Буробиным. — Скажи, что с Прасковьей Ильиничной, жива хоть она?..
— Жива, — Буробин вздохнул, — врачи говорят, что ранение легкое.
Слепов перекрестился.
— Ну и слава богу... Прямо камень с души снял. — И вроде бы улыбнулся, но эта улыбка даже не прогрела его заросшего лица. — Как нелепо все получилось...
Буробин промолчал. Раз спросил о матери, подумал он, значит, еще не все человеческое потеряно. Наступила пауза. Слепов жадно курил, погруженный в свои тяжелые думы. Буробин ждал.
— Николай Николаевич, я знаю — Советская власть теперь не простит мне... Но могу я тебя попросить сделать мне одолжение, одно-единственное?
— Какое? — спросил Буробин.
— Сходи, пожалуйста, ко мне домой и передай Ксении Сергеевне, что я ночью вынужден был вновь уехать в Москву — она, и тем более сын, правду знать не должны... хотя бы сейчас.
— Хорошо, Степан Петрович, я схожу, но и ты мне помоги.
Слепов докурил папиросу до мундштука, попросил новую и стал отвечать на вопросы...
В Смоленске его сообщниками были только Ефим Шаев и Алексей Непорочный. Больше преступные связи в своем городе не расширял — боялся провала. Их организация носит название «Спасение отечества». Втянул Слепова в нее Душечкин. Это было сразу же после того, как в восемнадцатом году он устроил его на должность начальника конторы утильсырья в Смоленске. Как утверждал Душечкин, организация их солидная и почти полностью состоит из бывших офицеров царской армии. Создана она с
