конечно, кругом виноват перед Советами. И школа эта тайная, и всякие темные дела, о которых люди много болтали, а Ержан и слушать не желал.
Вдруг старик раскрыл слезящиеся глаза, вспомнив о чем-то. Ужас мелькнул в них. Он хотел вскочить, но сделал это слишком резко и со стоном упал обратно на лежанку.
— Эй, хозяева! — послышалось снаружи. — Гости к вам в дом...
— Блудливая! — в бешенстве позвал старик. Он корчился от боли в пояснице. — Подойди скорее!
Фирюза подбежала испуганная.
— Сожги. Быстрей! — Ержан-максум протянул Фирюзе листок бумаги, исписанной арабской вязью.
Фирюза бросилась к очагу, сунула бумагу в огонь. Вошли во двор прокурор и начальник милиции.
— Приветствую вас, дети мои! — Ержан-максум, кряхтя, пытался привстать.
— Лежите, дедушка, — сказал прокурор, — болеете?
— Старая хворь одолела опять, — ответил, сморщившись, Ержан-максум. Губы у него вздрагивали.
Несколько минут прошло в молчании. Прокурор осматривал двор, бирюза выгребла из очага. Держа перед собой совок, она понесла его в угол, к мусорной куче, покраснела от смущения и хотела прошмыгнуть мимо. Прокурор был достаточно опытен.
— Ну-ка постой, душа моя, — попросил он. Фирюза, вздрогнув, остановилась.
Прокурор взял из ее рук совок и вытащил обгорелое на две трети письмо.
— Не разберу никак, — с деланным простодушием произнес он. — Может, вы, дедушка Ержан, нам поможете?
— Глаза мои совсем слепы, а сам я стар и немощен, — пробормотал старик.
Он метнул гневный взгляд на Фирюзу, и это также не укрылось от прокурора.
— Может, вы знаете, что здесь написано? — спросил он у Фирюзы.
— Вай! — воскликнула она. — Откуда мне знать, про что пишут друг другу мужчины?
— Ага! — сказал прокурор. — Значит, мужчины? А кто именно?
Фирюза готова была сквозь землю провалиться. Она поняла, что совершила новую оплошность и старик ей этого не простит, но молчала.
Начальник милиции взял обгорелую бумажку и прочел:
— Это Базарбай наш, наверное, опять стишками баловался, — подал дрожащий голос старик.
— Да, — будто согласился прокурор. — Видимо, баловство. А Базарбая ли почерк? — Он не дал старику ответить. Обратился к Фирюзе: — Ну-ка, милая, принесите тетради, в которые Базарбай переписывает стихи.
Невестка продолжала стоять в растерянности.
— Иди! — прикрикнул Ержан-максум. — Не видишь, уважаемые люди ждут.
Фирюза вскоре вернулась с толстой тетрадью.
— Мы возьмем ее. — Прокурор поднялся. — Вы не сердитесь, но нам придется сделать у вас обыск. Таков порядок. Ордер я уже подписал. — Он протянул старику бумажку. Тот закрылся коричневыми ладонями, показывая этим, что не сомневается в справедливости всего, что собираются делать большие начальники.
Обыск длился недолго. Начальник милиции нашел рядом с очагом скомканный конверт, на котором значилось имя Базарбая Ержанова, а обратный адрес не был указан. Стоял лишь почтовый штемпель поселка Сеит, расположенного в пятнадцати километрах вверх по реке.
— Та-ак, — протянул прокурор и задал наконец тот вопрос, которого все время, волнуясь, ждал Ержан-максум. — Где сейчас ваш сын?
Старик приготовил ответ заранее, но стал запинаться, хотя все, что он говорил, было правдой.
— Аллах свидетель, не видел я сына с пятницы.
— Не ошибаетесь? — переспросил прокурор.
Старик пошевелил губами, подсчитывая про себя дни.
— Точно, в пятницу. Едва я окончил вечерний намаз, он и появился. Спешил, боялся, что закроется сельмаг. А Базарбаю надо было запастись маслом, солью, керосином. За тем он и приехал из степи. Не приходил больше Базарбай, — тихо продолжал Ержан-максум. — Сердце мое чует: неладное стряслось с Базарбаем.
Глаза старика заслезились. Он утер их рукавом халата.
— Что же могло случиться худого с вашим сыном? — спросил начальник милиции.
— Не знаю, — ответил старик. Он приложил ладонь к груди и вздохнул. — Сердце так подсказывает.
— А все-таки что вы предполагаете? — настаивал начальник милиции.
Прокурор остановил его.
— Будет, — сказал он, видя, как Ержан-максум страдает.
Выражая голосом и взглядом доверие к старику, он спросил:
— Письмо-то откуда взялось?
— Поднялся я с солнцем, — заговорил опять старик, — гляжу, а на поленнице валяется чабанский тулуп. В нем Базарбай в степь уезжает; дома он ходит в чапане... Значит, думаю, в ауле сын остался. Скоро придет. А его нет и нет. Я тогда в карманах тулупа пошарил. Нашел конверт смятый, а в нем бумажку.
— Только стишки там были написаны? — быстро спросил начальник милиции. — Зачем же тогда их в огонь бросили?
— Пожалуйста, спокойнее, — остановил его прокурор. — Почтенный Ержан-ата сам все нам расскажет.
— Слабость стариковская. — Ержан-максум вздохнул. — От страха совсем разума лишился. А тут еще она... — Он кивнул на невестку.
— Что она?.. — спросил прокурор.
— Уйди, бесстыдница! — крикнул старик. — Сгинь с глаз моих!
Фирюза скрылась в доме, а он продолжал шепотом:
— Блудливая, горе мне с ней! Только под утро нынче домой вернулась. Спрашиваю, где была? Говорит, у родичей. В степи у нее сестра живет, за чабаном замужем. Почему, говорю, это среди ночи тебя к сестре понесло? Ну, не сдержался, ударил. А она как каменная! Даже не заголосила.
Начальник милиции опять хотел о чем-то спросить, но прокурор положил ему руку на плечо.
— У вас, кажется, было охотничье ружье? — произнес он спокойно.
Старик вздрогнул, по-птичьи замигал веками.
— Базарбай с собой ружье в степь забирает. От волков.
Прокурор встал, протянул старику руку.
— Спасибо! — сказал он. — И не тревожьтесь. Все уладится.
— Дай бог, — прошептал Ержан-максум.
— Последний вопрос, — прокурор остановился. — Где сейчас ваш брат, Пиржан-максум? Давно ли он уехал?
— Будь он проклят, этот Пиржан! — старик даже плюнул. — Шкодит всю жизнь, а мне расхлебывать. Скажу от всего сердца: я на новую власть никогда зла не имел. Ну, отняли у нас многое. Значит, так надо. Беднякам отдали и скот, и землю, но и меня тоже по миру не пустили. Дом, сад оставили. Работаю. Как все.
Он показал большие огрубевшие ладони.
— Вас, кажется, о чем-то спросили? — напомнил начальник милиции.
Прокурор вздохнул.
— Не знаю я, где Пиржан, — старик опустил глава. — Две недели не видел.
