было броситься помочь, но отец меня остановил. Он сказал, что это шииты празднуют день самоистязаний в честь пророка и нельзя вмешиваться в их обряд. А если тот, упавший, умрет на дороге, то будет счастлив, ибо попадет в рай.
Мы тоже заботились о грядущем рае: ночевали на голой земле, а вкус мяса я уже не помнил...
Как-то под вечер вместе с толпой паломников подошли мы к реке, которая служила границей между двумя странами. Нам велели сложить поклажу в сторону и раздеться. Поднаторелые полицейские бросились к нашим пожиткам, другие окружили нас. Отец стоял, как все, в одних нижних штанах. К поясу у него был подвязан атласный мешочек. Полицейский сунулся было к нему, но отец величественным жестом отвел его руку и велел позвать старшего. Тот приблизился с чрезмерно строгим лицом и еще издали заорал на отца. Тогда отец достал из мешочка небольшую бумажку с фиолетовой печатью и показал старшему полицейскому. Тот принужденно улыбнулся, даже часть отцу отдал и спросил, где наши вещи. Он велел подчиненным, чтобы к нам не прикасались.
Первыми пропустили нас в лодку и переправили на другой берег. Подняв свой мешок, я почувствовал, как необычно тяжел он, и вдруг ощутил в нем что-то живое. Первым побуждением было — закричать, но я сдержался и, напрягшись, оттащил мешок в прибрежные кусты. Из мешка вылез мальчик — голый, лишь на бедрах у него висела тряпка.
Он был щуплый, как шестилетний ребенок, а по лицу можно было дать все восемнадцать.
Смеркалось. Я догадался, что мальчик от кого-то прячется, и показал ему глазами: беги, мол, за скалы! Но появился отец, положил тяжелую руку мальчику на плечо. Он, как обычно, все замечал.
— Ты вор, — сказал отец. — Ты сбежал из тюрьмы. Ну ничего. Мы вернем тебя обратно.
Мальчик прижал худые руки к груди, упал перед отцом на колени. Он трясся от страха, что-то мычал, отрицательно мотал головой.
— Не притворяйся! — грозно произнес отец. — Говори правду, не то сдам тебя полиции.
Мальчик подполз к отцу и припал потрескавшимися губами к его галошам.
Впервые я осмелился посмотреть на отца без обычной почтительности. Как мог он быть таким бессердечным? И это человек, совершающий паломничество в Мекку?!
— Отец, — произнес я решительно. — Хотите, ударьте меня, но не мучьте ребенка. Он несчастен и беден. Неужели вы этого не видите?
Отец посмотрел на меня глазами, полными гнева, и сказал наставительно:
— Я уже напоминал тебе, сын мой, что у мусульманина, совершающего хадж с благостными намерениями, не должно быть ни малейшего греха, взятого на душу в пути.
Мальчик понял, что я взял его под защиту, и бросился ко мне. Отец с силой оторвал его от моих ног, но тут закричала Ширин:
— Лучше меня бросьте в воду! Не надо топить этого мальчика!
Отец остановился. Потом он сел на камень и велел нам одеться.
Я нашел в своем мешке старую рубаху и отдал ее маленькому беглецу. В знак благодарности он обхватил мою шею руками и прижался сухими губами к моей пылающей щеке.
Это была первая победа, которую мы одержали над отцом.
Утром, когда мы удалились от границы, мальчик смыл грязь с лица и показал нам круглую, величиной с монету, метку, выжженную у него на лбу. Такая же метка была у него и между лопаток. Бахрам — так звали мальчика — рассказал нам, что он раб и принадлежит владельцу соляных копей. С семи лет скитался Бахрам по чужим людям. Своих родителей он почти не помнил. В конце концов попал на соляные копи. Он трудился от рассвета до темна, но долги его в хозяйской лавке все росли, хотя питался он хуже некуда. Однажды хозяин объявил Бахраму, что если он не уплатит половины долга, то по закону, действующему в той стране, станет рабом. Откуда было взять деньги сироте? И его заклеймили, как животное. Существование стало совсем невыносимым, и тогда Бахрам решил бежать. Он был неглуп и смел, иначе не смог бы так успешно осуществить свой дерзкий замысел. Добрался до границы и дождался случая, когда можно было перебраться через реку.
Я поклялся, что не оставлю Бахрама. И отец смирился с его присутствием.
Теперь мы шли вчетвером. Да еще на плече у Ширин сидел попугай. О нем тоже стоит рассказать.
Попугая этого мы нашли в роще. Он был совсем маленький, едва умел летать. Мы услышали жалобные крики птенца, извлекли его из кустов, в которых он запутался, и Ширин задохнулась на миг от счастья, когда увидела, как красива эта птица.
Птенец был до смерти напуган. Перья его взъерошились, крылья вздрагивали. Но Ширин прижала его к груди, погладила, напоила, и он успокоился. Попугай подрос, но нас не оставлял. Он преданно сидел на плече у своей юной хозяйки, прижимаясь к ее щеке головкой.
Вчера у переправы жена какого-то богача — он прибыл к границе в автомобиле и ожидал, пока подадут паром, — заметила попугая и приблизилась к нам.
— Ах, какая красивая птичка! — воскликнула эта госпожа, по-детски кривя накрашенные губки.
— Обратите внимание и на хозяйку этого попугая, ханум, — сказал, смеясь, золотозубый господин. — Эту девочку причесать и приодеть, она затмит многих красавиц Востока!
Но госпожу это замечание разозлило.
— Обезьяна и в парчовом платье останется обезьяной, — презрительно произнесла она. Но на Ширин посмотрела ревниво, не скрывая неприязни.
Сестра моя, услышав разговор, сперва покраснела, потом на глаза ее навернулись слезы.
— Да, у меня нет, как у вас, шелков и золота, — сказала девочка, — но я не сделала вам, ханум, ничего плохого. Зачем вы обижаете меня?
— Умолкни, негодница! — вмешался отец. Он тут же обратился к богатой госпоже: — Простите ее дерзость, ханум. Дитя не ведает, что говорит.
— Дома меня никто не посмел бы назвать обезьяной, — упрямо повторила Ширин.
Отец, взяв Ширин за руку, хотел увести ее.
— Постойте, — приказала госпожа. Она небрежно достала длинными пальцами из своей сумочки золотую монету и протянула отцу. — Возьмите, а мне отдайте попугая.
— Зачем он вам? — воскликнула Ширин и спрятала птицу у себя на груди.
— Я оторву ему голову, вырежу язык и прикажу изжарить, — сказала госпожа, засмеявшись.
Золотозубый мужчина захохотал во всю глотку, захлопал в ладоши:
— Браво, ханум! Блестящая острота!
— Не отдам! — закричала Ширин.
— Возьми-ка денежку, девочка, — предложила госпожа ласково. — За нее тебе дадут красивое платье и черепаховый гребень.
Ширин, взяв монету, швырнула ее в реку.
— Ты дрянь! — в гневе крикнула госпожа.
— Этого попугая не купить за все ваше золото! — воскликнул и я, радуясь и своей собственной смелости, и поступку сестры.
Богатая госпожа даже затряслась от злости. Родинка на ее щеке заплясала, как испуганная муха. Она что-то быстро сказала золотозубому господину на незнакомом мне языке. Тот кивнул головой, решительно приблизился к Ширин и протянул руки, намереваясь забрать попугая.
Отец с другой стороны двинулся ему на помощь. Ширин, отчаянно вскрикнув, выпустила птицу. Попугай, словно понимая, что ему грозит, взлетел и вскоре скрылся.
Это казалось чудом, но на другом берегу попугай нашел нас и вновь опустился на плечо Ширин. Даже отцу, кажется, стало совестно, хотя он ничем не показал, что заметил попугая. Но что-то переменилось и в отце за это время. Ведь он смирился с присутствием Бахрама и делил теперь нашу скудную пищу на четыре доли.
Так мы шли еще месяца три, пока не оказались в богатом городе Басре, переполненном купцами и паломниками. Вместе с ними погрузились мы на старый-престарый пароход. Купцы ушли наверх, в
