Григорьевича перепечатывались фронтовыми и армейскими газетами, передавались по радиовещанию, издавались листовками.
'С неба упала листовка, — писали Эренбургу комиссар 5-й партизанской бригады Тимохин и редактор газеты «Дновец» Шмотов. — Мы нашли лишь два экземпляра. Ветер разнес их для деревень, для советских граждан глубокого фашистского тыла. Замечательная листовка, она нам понравилась. Понравилась народу… Вы нас извините, но нам кажется, не будете возражать, если мы вашу листовку размножим в форме передовой в нашей родной газете «Дновец». Эту газету и другие мы вам высылаем с этим письмом'.
'Глотаем ваши статьи', — писал другой читатель, капитан Герасимов. 'Я несколько раз прочитал ее', — сообщает рядовой Асхар Лекарев о статье «Июнь», опубликованной в 'Красной звезде' в 1942 году.
Недавно я был в Московском энергетическом научно-исследовательском институте. Собрались фронтовики. И вот, не было среди них ни одного, кто бы не помнил военные статьи Эренбурга. А один из них, ныне инженер, вообще удивил меня. Он не только назвал некоторые статьи писателя, но и указал, на какой странице они были в газете напечатаны.
В редакции мы понимали, что ни один читатель, а тем более в боевых условиях, не читает всю газету 'от корки до корки'. Это общеизвестная истина. Но мы знали, что, если под статьей стоит подпись 'И. Эренбург', она обязательно будет прочитана всеми.
Как-то в середине августа сорок первого года мне принесли гранки небольшой заметки без подписи под названием 'Отомстить!'. В тексте набора фотоснимок паспорта на имя Екатерины Михайловны Михайловой, девушки, акушерки из деревни Большое Панкратове. На паспорте пятна крови. Тут же выдержки из протокола допроса пленного немца, рассказавшего трагедию этой девушки, изнасилованной и убитой фашистом.
Под документами было несколько гневных и жгучих слов. Прочитав эту заметку, я попросил Эренбурга зайти ко мне, показал ему гранки и при нем же поставил подпись 'И. Эренбург'.
Конечно, сам по себе фотоснимок и протокол допроса вызывал бурю гнева и ненависти. Но подпись Эренбурга десятикратно усиливала их воздействие, побуждала глубже вдуматься в напечатанное.
И с этого дня везде, где был хотя бы небольшой текст Эренбурга, «неумолимо» ставилась его подпись.
О любви и уважении, которым пользовался у фронтовиков Илья Григорьевич, говорили сотни писем с треугольным штампом 'Полевая почта' на конвертах, приходившие в редакцию. 'Хочу сказать вам как читатель, — писал лейтенант Александр Власов, — быть может, вы полностью не чувствуете, какую большую работу «делают» ваши строки. Я, мой комиссар, мои бойцы и командиры вот уже полгода на протяжении совместной работы не пропустили ни одной вашей корреспонденции. В пути или в лесу под Воронежем — всюду вы наш друг и товарищ'.
С первых же строк писем чувствуется дружеское, теплое, доверительное отношение фронтовиков к Илье Григорьевичу. 'Здравствуй, дорогой писатель и боец за дело социалистической Родины — Илья Эренбург!', 'Большое у вас сердце, и бьется оно хорошо'. Это — все из писем. Его статьи сравнивали со снайперскими пулями, снарядами, минами, бомбами, тараном, залпами «катюш». Они 'как штыковые удары бойцов, идущих в бой за Родину'.
Начальник авиационного отдела 'Красной звезды' Николай Денисов, возвратившись из поездки с Эренбургом, рассказывал мне:
— В знойный полдень на перекрестке дорог к северо-востоку от Минска мы натолкнулись на большую группу пленных. Конвоиры, пережидая жару, усадили их в придорожные кюветы. По своему обыкновению Эренбург тотчас вышел из машины и заговорил с нашими бойцами. Разглядывая писателя, одетого в штатский пиджак, косясь на его запыленный берет, из-под которого выбилась прядь волос, какой-то солдат полюбопытствовал: 'Это, наверное, доктор?' Когда он узнал, что это писатель Эренбург, его лицо сразу изменилось, засветилось вместо праздного любопытства довольной улыбкой. Он весь подтянулся, принял молодцеватый вид и все время старался попасть на глаза Эренбургу, чтобы лихо откозырять и скороговоркой пробормотать несколько слов о его последней статье, прочитанной в 'Красной звезде'.
На командном пункте дивизии, находившемся в лесочке, несколько восточнее Минска, офицеры штаба радушно встретили писателя. Кто-то, зная, что он обычно выстукивает свои статьи на машинке, положил в «виллис» трофейную пишущую машинку; кто-то подарил трофейный пистолет, кто-то принес пачку писем фашистских солдат, найденных на полевой почте разгромленной немецкой дивизии.
Помню я такой эпизод. В январе сорок второго года Эренбург, Коломейцев и я выехали на Западный фронт. Прибыли в Перхушково, на КП фронта. У контрольно-пропускного пункта нашу машину остановила хрупкая девушка с автоматом, утопавшая в овчинном полушубке. Потребовала пропуска. Вышли мы из машины. Я и Коломейцев предъявили свои документы, и нас пропустили. Илья Григорьевич полез в карман за удостоверением, но девушка его остановила:
— Не надо, товарищ Эренбург. Вы проходите. Я вас знаю…
Бойцы, защищавшие Москву, написали Эренбургу: 'Пишем вам и думаем как вас назвать. Одни из нас предлагали назвать вас бесстрашным минером, другие — отважным танкистом, третьи — героем-летчиком, истребителем, так как ваши статьи так же грозны для фашистов, как все эти бойцы'.
Мы получали немало сообщений, что Эренбург зачислен в боевой расчет пулеметной команды, авиазвена, батареи. Вот один из документов, присланных в редакцию со Сталинградского фронта в августе 1942 года:
частям 4-й гвардейской танковой бригады 21 августа 1942 года.
№ 0112 с. с. Березовка 1-я.
Учитывая огромную популярность писателя Ильи Эренбурга среди личного состава и большое политическое значение его статей в деле воспитания стойкости, мужества, любви к Родине, ненависти к немцам и презрения к смерти и удовлетворяя ходатайство комсомольской организации бригады, зачислить писателя Илью Эренбурга почетным гвардии красноармейцем в списки бригады в 1-й танковый батальон.
Командир 4-й гвардейской бригады
гвардии полковник Копылов
Военком бригады старший
батальонный комиссар Сверчков
Начальник штаба бригады
гвардии подполковник Товаченко'.
Таких приказов с приложением к ним красноармейских книжек, гвардейских значков и других документов приходило немало. Это было не только данью уважения и любви, но и признанием того, что писатель как бы рядом с ними, в атаке, в бою.
Из своих командировок Илья Григорьевич привозил подаренные ему трофейные пистолеты с именными надписями. Пришел он ко мне и говорит:
— Что делать? У меня уже с десяток таких пистолетов…
— Один храните у себя, — посоветовал я писателю, — остальные сдайте на хранение в наш сейф. А после войны им, быть может, найдется место в писательском музее.
Недавно я получил из Белгорода письмо бывшего фронтовика, ныне доцента педагогического института А. Горбатова. Он спрашивает меня: какое воинское звание было у Эренбурга? Во время войны Горбатов получил несколько писем Ильи Григорьевича, его книжку с автографом. Я ему ответил, что у писателя вообще никакого воинского звания не было. Он не был военнообязанным и ни за одним из военкоматов не числился — его забраковали еще в первую мировую войну, когда он хотел записаться добровольцем на фронт.
Все наши редакционные работники ходили в «шпалах», а потом в погонах со звездочками. Были полковниками, подполковниками, майорами, капитанами. Единственными нашими корреспондентами, у которых не было воинского звания, были Толстой и Эренбург. Тогда даже как-то и вопрос о присвоении им звания не вставал. Однажды, перед поездкой на фронт, зашел у меня разговор с Эренбургом на эту тему. Улыбнувшись, он ответил мне имевшей хождение в войну добродушно-веселой шуткой:
