заграничной прессы, направленных против «холодной» войны. И наконец, Эренбург уже был весь поглощен своим романом-воспоминанием — 'Люди, годы, жизнь'.
— Писатель, для того чтобы раскрыть сердца своих героев, должен обладать ключами к этим сердцам, — заканчивая беседу, говорит Эренбург. Только собственный душевный опыт делает возможным то, что я называю способностью к сопереживанию, то, что обычно называют умением писателя перевоплотиться. Роман нельзя придумать, его нужно раньше пережить. Неудачи некоторых молодых авторов зачастую связаны с их ранней профессионализацией. Достаточно напомнить, сколько дала писателю Чехову работа доктора Чехова, какими были «университеты» Горького, чему научился на каторге Достоевский. Толстой и Стендаль не могли бы описать войну, если бы до того не были участниками войн. Одной наблюдательности мало, и никакие 'творческие командировки' не могут заменить подлинного участия в жизни. Медведь сосет свою лапу зимой — это занятие сезонное, но сосать свою лапу круглый год трудно, как известно, даже медведю.
Последний рал я видел Эренбурга в конце июня 1967 года на той же его даче, в Новом Иерусалиме. Эренбург недавно вернулся из Рима, куда ездил вручать Международную Ленинскую премию известному итальянскому скульптору и общественному деятелю Джакомо Манцу.
Илья Григорьевич выглядел усталым, но, как всегда, много и интересно рассказывал.
Встречаясь с Эренбургом, я вел тщательные записи. Но мне никогда не приходило в голову сфотографировать его. На этот раз я взял с собою фотоаппарат, но за беседой забыл о нем и спохватился, лишь заметив начавшиеся сумерки. Торопясь захватить уходящее солнце, я попросил Илью Григорьевича сфотографироваться. Он охотно согласился, интересовался камерой, обсуждал экспозицию, давал советы. 'Ведь я старый фотограф', улыбнувшись, сказал он. И я вспомнил оригинальную книгу Эренбурга 'Мой Париж' с его собственными снимками.
Сейчас смотрю на фотографии: Илья Григорьевич в кабинете, на террасе, в саду, на фоне цветов и сочной зелени деревьев. Белая голова ведуна, чуть заметная улыбка, то задумчивый, то пристальный взгляд, сухие руки покойно сложены на коленях. И чем больше я всматриваюсь, тем явственнее слышится мне его голос: 'Не жизнь прожить, а напоследок додумать, доглядеть позволь'.
1974
Приложение
M. КИРЕЕВА
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ
(ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ В ПАРИЖЕ 1909 ГОДА)
Составители сборника 'Воспоминания об Илье Эренбурге' ('Советский писатель', М., 1975) писали в предисловии к нему: 'Илья Эренбург прожил большую и долгую жизнь. И сейчас уже почти не осталось людей, которые могли бы рассказать о его молодости, о его первых шагах в литературе, — в этой книге… большая часть материалов относится к годам его зрелости'. Действительно, о детстве И. Эренбурга, о начале его революционной работы в Москве, о его жизни в политэмиграции можно узнать только из книги 'Люди, годы, жизнь', да из некоторых документов (главным образом жандармских), сохранившихся в архивах.
Записки участницы русского революционного движения Марии Николаевны Киреевой (1889–1973) о первых месяцах парижской жизни восемнадцатилетнего политэмигранта Ильи Эренбурга являются, по- видимому, единственными воспоминаниями той поры.
Ко времени выхода в Париже в конце 1910 года первой книги Эренбурга «Стихи» круг его литературных и художественных знакомств стал уже достаточно широким. Начался новый, «ротондовский» период его жизни, о котором вспоминали многие — художница М. Воробьева-Стебельская (Маревна), поэт М. Талов, писатель и художественный критик А. Сальмон… Но о предшествующей поре, когда дальнейший путь Эренбурга еще не определился, сколько-нибудь подробных воспоминаний нет. И это понятно. Русская социал-демократическая колония жила в Париже очень замкнуто, изолированно, и юноша Эренбург в этом смысле не был исключением. Его старшим товарищам по партии и тогда и потом было не до воспоминаний, да, пожалуй, большая часть их просто и не дожила до той поры, когда садятся за мемуары. Из тогдашнего большевистского окружения Эренбурга лишь двум друзьям — ставшей впоследствии известной поэтессой Е. Г. Полонской и автору публикуемых воспоминаний M. H. Киреевой — судьба подарила долгую жизнь.
E Полонская работала в последние годы над книгой воспоминаний Несколько глав ее было напечатано. Ряд глав, оставшихся в рукописи, повествует о Париже 1908–1914 годов. Упоминает там Полонская и о встречах с Эренбургом на литературных вечерах русских поэтов в 1913 году, об эренбурговском журнале «Вечера», где впервые были напечатаны ее стихи. Но о первых встречах с Эренбургом в 1909 году в своих воспоминаниях Полонская не пишет. Сохранился подробный машинописный план главы 'Кого я помню из группы содействия РСДРП в Париже', в котором говорится о С. Членове, Э. Пурине, Я. Вишняке, А. Антоненко, Н. Островской и др. На 6-й странице рукой Полонской карандашом написано: «Эренбург» — и оставлено пустое место. Трудно теперь угадать, о чем бы там было рассказано. На расспросы, будет ли она писать о парижских встречах с Эренбургом, Полонская неизменно отвечала: 'Илья Григорьевич сам написал все, что считал нужным'. Только в ее стихах, обращенных к Эренбургу, стихах, которые Полонская не спешила печатать, можно найти горячие отзвуки тех встреч.
Над воспоминаниями о днях революционной молодости Е. Полонская и М. Киреева работали примерно в одно время — в начале 60-х годов. Они интенсивно переписывались, пересылали друг другу написанные главы или читали их при встречах.
Киреева после Октябрьской революции занималась педагогической работой, была доцентом Харьковского пединститута, работала на Урале, в Кузбассе, последние годы она жила в Подмосковье.
После 1909 года Киреева виделась с Эренбургом только в 1926 году в Харькове. Каждый из них написал о встрече Полонской. Эренбург коротко сообщал: 'В Харькове ко мне подошла Наташа' 1 (Наташа — партийная кличка Киреевой). Киреева писала: 'Вы спрашиваете об Илье? Сначала мне показалось, что он очень молодой, и стало завидно, а потом у него были такие старые глаза и усталые морщины. То, что он пишет, — особенно 'Лето 1925 года', утомляет и разочаровывает. Там есть всего 2–3 по-человечески хороших места. 'Трубку коммунара' читают рабочие, 'Жанну Ней' — все провинциальные барышни, — кто будет читать 'Лето 1925 года'? Вы, я? Если вокруг художника, крупного художника, замыкается кольцо 'социально созвучной среды' (я не виновата — у нас так говорят) — это нехорошо' 2.
Закончив в октябре 1963 года главу воспоминаний о Париже, Киреева послала ее Эренбургу. В архиве писателя сохранилась копия его ответа:
'Москва, 16 декабря
Дорогая Наташа,
я часто слыхал о Вас от Лизы и рад был прочитать Ваши записки. Они понравились мне, я прочитал их сразу, не отрываясь. Многое вспомнилось и с удовольствием и с печалью.
От души желаю Вам сил и счастья' 3.
20 мая 1964 года Эренбург писал Полонской: 'Читал я и воспоминания Наташи ‹…›. Некоторых деталей я не помню, но я уверен, что все было так, как она пишет. Она сделала хорошее дело' 4.
1 Личный архив Е. Полонской.
2 Там же.
3 Личный архив И. Эренбурга.
4 Личный архив Е. Полонской.
Фрагменты из записок Киреевой под названием 'Не может сердце жить покоем' были в 1967 году напечатаны в «Неве». В них шла речь о начале революционной работы автора в Петербурге, о встречах с Н. К. Крупской, А. М. Коллонтай и Ю. М. Стекловым, о том, как после кратковременного ареста в конце 1908 года, напутствуемая Коллонтай ('Поезжайте учиться революционной теории…'), Киреева приехала в Париж.
