В принципе курды отлично знают, что и Запад, и Россия в равной степени использовали их для достижения собственной цели; в Курдистане помнят и Алжирский договор 1975 года, приведший к разгрому Барзани и однозначно воспринятый как предательство со стороны США; и американскую поддержку Ирака в годы геноцида курдов (1987–1988); и, наконец, поведение Джорджа Буша-старшего весной 1991 года, также воспринятое как предательство. Однако с осени того же года США и Великобритания выступали в роли защитников и покровителей иракских курдов; все, что имеют курды в настоящее время, они имеют прежде всего благодаря американцам. Таким образом, курды имеют основания считать, что американцы загладили перед ними свои прежние провинности. Что же касается России, то у иракских курдов есть в отношении ее определенный моральный счет, который до сих пор не погашен. С экономической точки зрения курдам также нет какой-то жизненной необходимости в связях с Россией, так как они в любом случае могут найти инвесторов на Западе. Не осознав этого, Россия не сможет ничего противопоставить тому политическому, моральному и экономическому преимуществу, которое имеют в настоящее время страны Запада в иракском Курдистане.
В отношениях между Россией и иракским Курдистаном тормозящую роль играет и определенный психологический фактор, заключающийся в следующем. Как известно, успех переговоров обычно зависит от способности сторон понять друг друга, то есть взглянуть на ситуацию глазами партнера. В случаях когда представители одного государства ведут переговоры с представителями другого, это достигается легко: с обеих сторон фигурируют принципиально аналогичные государственные интересы. Совершенно иной является ситуация, когда государственный чиновник имеет дело с неким национальным движением, которое к тому же воспринимается как сепаратистское (то есть враждебное государственной целостности по своей природе). Между тем курды вообще и иракские курды в частности (несмотря на существующие у них государственные институты) воспринимаются именно в таком ключе. Отсюда вытекает роковой недостаток: невозможность понять партнера и признать его равным себе в смысле прав и интересов. При переговорах с курдами российская сторона должна прежде всего исходить из представления, что ей противостоят не какие-то групповые притязания и амбиции, а сфера национальных интересов, подобных национальным интересам самой России. Само по себе признание факта наличия этих интересов (от интересов безопасности до престижных включительно) есть сonditio sine qua non, непременное условие, вне которого переговоры изначально теряют смысл. К сожалению, многие даже непредубежденные в отношении курдов чиновники по-прежнему видят в них скорее предмет манипуляций со стороны «настоящих» политиков, чем самостоятельный политический субъект, и надеются вести дело с помощью ни к чему не обязывающих полуобещаний.
Если иракский Курдистан по крайней мере начал восприниматься как политический субъект и объективно существующая данность, то с осознанием в российской политике курдского вопроса во всей его целостности дело обстоит гораздо хуже. Кроме уже упомянутой инерции политического мышления тому есть еще ряд конкретных причин. Прежде всего практически не существует научных кадров, которые бы в достаточной мере располагали информацией и знаниями и могли на высоком научном уровне проанализировать нынешнюю ситуацию или хотя бы подготовить по ней сколько-нибудь толковую справку. В настоящее время нет ничего близкого той живой и активной курдоведческой школе, которая существовала в первой половине ХХ века; несколько курдоведов, в основном людей очень почтенного возраста, заняты либо историей, либо этнографией и практически не имеют «оперативной информации» о происходящем в Курдистане. Со своей стороны, специалисты – арабисты, иранисты и тюркологи, пользующиеся информацией из некурдских источников, когда касаются курдского вопроса, в большинстве своем воспринимают его под углом зрения соответствующих народов. Это же относится и непосредственно к специалистам МИДа, где есть отдел Турции, отдел Сирии, Ирана и Ирака, но нет какой-либо группы, которая бы специально изучала вопросы, связанные с курдами. Все это, разумеется, не может способствовать адекватному восприятию курдского движения и курдской проблемы. Между тем последние события показывают резкий рост национального и политического самосознания среди курдов всех частей Курдистана, что превращает курдское движение в важнейший политический фактор на Ближнем Востоке. Все это накладывается на заинтересованность США в изменении сложившегося status quo, в чем, безусловно, они будут опираться на курдов.
В такой ситуации России следует найти способ, каким можно было бы использовать курдское движение в свою пользу. Прежняя политика, построенная исключительно на защитных реакциях, призывах к сохранению status quo и игнорировании неприятных реалий, при этом оказывается не просто безуспешной, но контрпродуктивной. Вообще, если говорить о «стабильности» на Ближнем Востоке всерьез, а не в том смысле, в каком употребляют это слово политики «школы Евгения Примакова», то прежде всего следует отметить, что прежняя система, слом которой провозгласили своей целью американцы, обеспечивала ее менее всего. Восстание Барзани, ирано-иракская война, сопровождавшаяся геноцидом курдов, кувейтская авантюра Саддама – таковы основные этапы этой «стабильной» системы; сюда же следует прибавить попытки Саддама и иранских аятолл создать ядерное оружие. Система эта сама по себе могла существовать только в ситуации холодной войны и блокового противостояния, позволявшей ближневосточным режимам держаться у власти за счет лавирования между сверхдержавами. С окончанием холодной войны она стала рушиться сама собой. Эта система не была способна разрешить ни одной социальной или национальной проблемы, но в лучшем случае лишь загоняла их внутрь, тем самым усиливая их потенциальную взрывоопасность. В полной мере сказанное относится и к курдской проблеме. Таким образом, выступления в пользу status quo объективно являются выступлениями не за, а против установления стабильности в регионе.
Как ни относиться к американским планам реорганизации Ближнего Востока – факт состоит в том, что регион объективно нуждается в коренных преобразованиях, благодаря которым, в частности, в нем могла бы установиться реальная стабильность, хотя бы относительная. Вопрос, следовательно, стоит о роли и месте России в этих процессах и о тех выгодах, которые она способна получить от участия в них. Поддержка хотя бы самых основных общедемократических прав курдов в этом отношении явилась бы хорошим заделом на будущее. И в первую очередь следует отказаться от внушаемого мистического ужаса перед курдским вопросом. Курдский вопрос – действительно мина под всем регионом; но мину следует разрядить, иначе она рано или поздно взорвется. Очевидно, что разрядить мину невозможно, не удовлетворив по крайней мере основных первоочередных требований курдов. Все это, безусловно, связано с определенными политическими изменениями – но тем более необходимо, чтобы эти изменения происходили по возможности мирно и предсказуемо, под международным контролем.
Следует также отметить, что курдское национальное самосознание в настоящее время претерпело качественное изменение, преодолев некую критическую точку. Вообще, если бросить общий взгляд на развитие курдского национализма, то можно отметить следующие этапы и тенденции.
В начале ХХ века это были сепаратистские выступления отдельных племен, во многом еще вполне средневековые по своему характеру. В середине ХХ века курды уже создали национально-освободительное движение в собственном смысле слова, имевшее идеологию, программу, поднимавшее локальные восстания и производившее попытки создания собственной государственности. В конце ХХ века курды смогли создать собственные государственные структуры в Ираке и приобрести таким образом опыт реальной государственности. В настоящий момент, когда эти структуры упрочились и были легализованы, а курдское сообщество оказалось тесно связанным между собой благодаря новейшим информационным и коммуникационным системам (Интернет, спутниковая телевизионная и телефонная связь), курды окончательно осознали себя единой нацией и как бы гражданами незримо существующего 40-миллионного государства. События в Сирии в марте 2004 года являются тому ярким доказательством. При этом каждый новый успех национального дела вызывает живейший отклик во всей курдской среде; таким образом, процессы идут по принципу цепной реакции, развиваясь и ширясь. В такой ситуации мечтать о сохранении status quo по крайней мере наивно.
Быть может, более продуктивным был бы обратный подход: гипотетически представить себе, что события пошли по крайнему сценарию (то есть что у границ России возник пресловутый «Большой Курдистан») и продумать, какие выгоды могла бы получить Россия в случае подобного развития событий.
Как известно, курдский национализм носит безусловно светский, почти атеистический характер;
