времени хмурясь и потирая левую бровь ладонью. Аксель уже знал, что он делает так, когда доходит до особо важного места, которое могло бы ему, Акселю, помочь. Мальчик старался слушать внимательно, но слова во сне ускользали и разбегались в стороны. Ему удалось удержать в памяти лишь несколько: «Иди… закрытых… гаснет… сова… проснись…», и последнее слово — «звёзд». Потом налетела стая тех самых «страшных птичек», как выразилась Кри, которые долго развлекались тем, что глотали друг друга и бегали кругами. Когда им это надоело, они сами себя ощипали, попрыгали на большую сковородку, полив её почему-то вместо масла клубничным йогуртом, а затем подали себя Акселю на обед. Чувствуя, что его тошнит от такого блюда, он попробовал вежливо отказаться, но не тут-то было! Жареные птерокуры применили силу и полезли ему в рот. Положение спас Шворк, появившись в белом фартуке и поварском колпаке. Он в два счёта сжёг шаровой молнией всех этих тварей, да заодно прожёг большую дыру в сковородке, лукаво подмигнул и, извиваясь, как змея, протиснулся в эту дыру и исчез. Вскоре он показался снова и выжидающе поглядел на Акселя: иди, мол, сюда. Но Аксель решил дождаться дедушку Гуго, который хотя бы скажет, куда дырка ведёт. Дедушка уже был тут как тут: в жилете, тёмных полосатых брюках, с часами-луковицей. Вид у него был будничный: ни за что не догадаешься, какие поэтические миры его слушаются, на диво отчётливо, словно бы и не во сне, подумал Аксель. Может быть, хотя бы по глазам видно, что он поэт? Аксель хотел поглядеть ему в глаза, но дедушка, покачав головой, тихо произнёс: «Ты уже глядел мне в глаза». — «Как? Когда? Где?» — начал спрашивать Аксель и проснулся.
Кругом было темно и тихо. Рядом — ох, хорошо-то как! — мерно дышала Кри, уткнувшись носом в подушку. В окошко лился лунный свет: видимо, Шворк предпочитал ночевать на свежем воздухе и улёгся на склоне горы. Аксель вытер покрытый испариной лоб и откинулся на подушку, размышляя над тем, что ему только что привиделось. Дедушка хочет ему помочь, это ясно. Но почему именно он? Почему не мама и не папа? Разве они любят его меньше, чем дед, который его даже никогда не видел? Да нет, дело, конечно, не в этом, а просто дедушка может помочь лучше. Чем же таким он отличается от родителей? Аксель вынужден был сознаться себе, что родители ни разу после его рассказа о несчастье не заговорили с ним о Шворке. А по некоторым словам, которые они осторожно роняли в беседе друг с другом, мальчик понял, что им звонил полицейский врач. Наверно, сказал им, что у него, Акселя, не все дома. Но и без этого папа наверняка бы не поверил. А мама? Может быть… Вот дедушка, тот поверил сразу, и знает, как выручить их из беды. Аксель не мог объяснить, откуда у него такая уверенность: главное, что она была.
Он спрыгнул на дорожку, сбегал босиком к рюкзаку и нашёл в просторном накладном кармане дедушкину тетрадь. В брюхе у Шворка стояла темень, полоска лунного света была на сей раз чересчур узкой, но какие теперь проблемы? Аксель даже не стал доставать карманный фонарик, а быстренько наколдовал себе низкий торшер с длинной изогнутой шеей и чёрным абажуром, специально для чтения в постели, и, удобно подоткнув себе подушку за спину, открыл тетрадь. На первой странице выцветшими чернилами было выведено: «Гуго Реннер. 2 августа 1965». Пониже мелким витиеватым почерком стояло: «Я умру ровно через двадцать пять лет». А ещё пониже был перечёркнутый крест-накрест рисунок, да такой, что у Акселя захватило дух: он боязливо оглянулся и, как маленький, укрылся с головой одеялом, надеясь, что всё это сон, и жить с этим открытием дальше не придётся. Но он не спал, и через минуту пришлось откинуть одеяло и поднести страницу поближе к беспощадному свету торшера. На него опять смотрела морда из телевизора, и то, что она была перечёркнута, не делало её менее выразительной и страшной. Дедушка был мастер рисовать, а сама морда пылала яростью: скалила зубы, топорщила стручковидные уши и явно пыталась сказать что-то вывернутым наизнанку кончиком носа. Никакого экрана вокруг неё не было, она просто была нарисована посреди чистого листа. Потрясённый Аксель ещё раз оглянулся вокруг, но кругом была только тишина и темнота. Он покосился на Кри: та лежала тихо, как мышка. Вот это да! Что дедушке знакомо такое исчадие — это ещё, пожалуй, не так удивительно: видно, подобные существа давно вяжутся к людям. Но как можно точно знать дату своей смерти? Память услужливо подсунула мальчику единственно возможное объяснение, идущее из множества прочитанных и услышанных сказок: дедушка Гуго продал душу чёрту, и тот отмерил ему жизненный срок, а платить-то, конечно, не хочется, вот дедушка с горя и нарисовал своего врага униженным и обманутым. Только вот не очень похож Гуго Реннер на человека, который способен стакнуться с чёртом… «Я разберусь, в чём тут дело, — твёрдо пообещал себе Аксель. — Я прочту эту тетрадь от корки до корки. Но позже. Завтра мне понадобятся силы. Сейчас я хочу только узнать, что говорил мне дедушка этой ночью. Я должен всё пролистать и найти стих, который начинается со слова „Иди“».
Долго искать не пришлось. Это была страница четырнадцать:
— Хм… — тихонько сказал Аксель себе под нос. — Хорошенькие дела. Легко ему сказать: «догадайся»! О чём? Как найти Кри? Так я её уже нашёл! Нам бы теперь выбраться отсюда, ты вот о чём пиши. Думаешь, нам твои стихи помогут? Держи карман… Или… помогут? «Иди стеклянной стеной…» Но где она, когда кругом сплошной камень? «Как всё, что ты шёл встречать…» Ага, это вот ясно. Я шёл встречать Кри. Она, значит, эту стену уже прошла? А если прошла, почему же не рассказала? Завтра будем разбираться! «На диво смешон и прост…» Ну, прост, так и написал бы попроще! Что за люди эти поэты? Почему им нравится морочить голову своим внукам?
Вопрос был явно из тех, каким один дурак мог бы поставить в тупик семь мудрецов. Аксель безнадёжно поразмышлял над ним и уснул. Утром он так заспался, что Кри с трудом его разбудила. Её щекотания были отвратительны!
— Ну что тебе надо? — простонал Аксель — в испарине, взлохмаченный, чувствуя себя разбитым. — Что?
— Как что? — сказала Кри, усевшись на него сверху, в ночной пижаме. Она обожала будить и не собиралась упускать такой случай, особенно после долгого перерыва. — Пора вставать!
— Уйди…
— Не получится, — вздохнула Кри и попыталась установить, на какую длину можно вытянуть уши Акселя, пока они не окажутся на грани отрыва. Аксель смахнул её, как муху, но через секунду она опять была на нём. — Уйди, говорю, пока цела!! Я устал… Я не спал из-за тебя всю неделю!
— А Шворк? — нашлась Кри. (Ну конечно! Уже готова переименовать своего душку-Морица, лишь бы добиться своего.) — Ты о нём подумал? Он же не может кувыркаться, пока мы из него не ушли! И наверняка сердится…
— Кувы… что?
— Ах, ну да… Ты же здесь новичок. Мо… Шворк…
— Знаешь что, — ядовито перебил её Аксель, уже понявший, что больше ему не спать, — давай назовём его окончательно, и чтоб никому не было обидно: «Швориц». По крайней мере, пока не узнаем, как его зовут по-настоящему. Идёт?
— Да, — согласилась Кри, тщательно взвесив, нет ли во всём этом ущемления её прав. И добавила для порядка: — А хоть бы и узнали! Во-первых, ты сам говорил, что нам незачем лезть во всё это, надо поскорее «делать ноги», и ничего мы в таком случае не узнаем. Во-вторых, плевала я, как его зовут по- настоящему, если мне это не понравится! Захочу — буду звать по-старому. А в-третьих…
