— Это вообще не животное… Зовите его Пралине. Он или ему подобный явится к вам из любого колодца — а они тут повсюду, — всё покажет, подскажет, везде проводит… В пределах разумного, конечно.
— А что это, кстати, за колодцы? Моя сестра чуть не свалилась в один из них. Она могла разбиться!
— Вряд ли… Но падать ей пришлось бы глубоко. Это… м-м… ходы сообщения.
— Сообщения? С чем?
— Завтра, всё завтра, молодые люди, за обедом в Гобеленовой комнате… Там поговорим. Доброй ночи!
И Фибах с явным облегчением, словно избавившись от тяжёлой и докучливой обязанности, направился к дверям. У самого входа он вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул:
— Ах, да… Выпрямитель! Дороговато, но… давши слово, держись… — В воздухе мелькнуло что-то серебряное, и профессор вышел без всякого вращения полов.
ГЛАВА IX. НОЧНОЙ ДОЗОР
— Ну, пошли, Пралине… — криво улыбнувшись, выдавил из себя Аксель. — Ты разговариваешь?
Крокодиломакак молча прикрыл глаза пятнистыми веками и затрусил впереди, подметая пол кончиками передних лап. Они вступили в приёмную, где Элоиза по-прежнему полировала когти, и уже повернулись к ней спиной, чтобы выйти в холл, но вдруг позади них раздался сильный хлопок и самый мерзкий визг, какой только можно себе представить. Все резко дёрнули головами и успели заметить, как из факса, стоящего на столе Элоизы, вырвался язык тёмного пламени, но почему-то не к потолку, а горизонтально, по направлению к птерокурице, и опалил ей весь педикюр. Продолжая злобно визжать, та выхватила из настольного письменного прибора длинные щипцы, вытянула из факса огненный язык и, швырнув его на пол, набросила на него что-то вроде резинового коврика очень странной формы. Затем она шлёпнулась на коврик задом, попрыгала так с минуту и, сочтя, что этого недостаточно, принялась яростно топтать его лапами, оставляя на резине следы чёрного лака, а в воздухе — запах гари. Наконец она подняла коврик, и все увидели, что пламя как бы покрылось стекловидной плёнкой, хотя и продолжает ворочаться и клубиться под ней. Тогда Элоиза взяла этот странный клок огня брезгливо поджатыми когтями, вернулась за стол и, положив перед собой горящее письмо, углубилась в чтение.
Чудовище, которому поручили Акселя и Кри, спокойно повернулось и двинулось прочь. Миновали холл со вспыхнувшими факелами, затем вступили в тёмный дугообразный коридор, который, видимо, обвивал каменной спиралью весь замок, и отправились по нему — вверх. Аксель старался запомнить дорогу, что пока было весьма просто — ни дверей, ни развилок. Крокодиломакак двигался быстро и бесшумно, с обезьяньей лёгкостью, и ни разу не покосился горящими глазами на детей, чтобы проверить, поспевают ли они за ним. Но Кри была только рада этому.
— Никогда его не позову, — шепнула она брату. — Он ужасный!
— Нам надо поговорить, — ответил Аксель. — Как только эта тварь уйдёт…
— Я не уйду, — вдруг сказал Пралине голосом Акселя, так, что Кри тихонько ойкнула. — Чтобы я ушёл, надо щёлкнуть пальцами и сказать: «Шахтель!» — Это слово он произнёс с явным отвращением. — Чтоб я появился — то же самое, и сказать: «Десерт».
— А у тебя хороший слух, — неловко протянул Аксель. — Но почему ты говоришь моим голосом?
— На слух мы и впрямь не жалуемся, — хмыкнул жуткий провожатый. — Как раз потому, что собственных голосов у нас, младших духов, нет. Мы слышим мысли друг друга. Так что мне моя пастка, — он любовно щёлкнул челюстями, приведя Кри в дрожь, — нужна вовсе не для общения… А вот у старших духов голоса есть, но нет пасти или, по-вашему, рта. Ясно? — издевательски прибавил он голосом Фибаха.
— Я… ясно.
— Если же ты хочешь что-то сказать другой половине себя… сестре, да?.. — вновь заговорил Пралине голосом Акселя, — да ещё так, чтобы я не слышал, то у тебя только один выход, человечек, — попроси меня оглохнуть. Пальцами можешь не щёлкать. Или подожди, пока я уйду… И знай, — угрюмо прибавил он, — мысли человечков ни старшие, ни младшие духи читать не могут. Но если захотим услышать, о чём вы между собой говорите, — услышим за миллионы миль!
Аксель ошарашенно молчал.
— Впрочем, тебе нечего бояться, что я или кто другой из духов будем вас подслушивать, — успокоил его крокодиломакак. — Я таких решений без старшего духа не принимаю. А кто вы такие, чтобы о вас беспокоился старший дух, не говоря уже о диспетчерах? Какой вред от вас, что за польза? Вы даже ни одного заклятия не знаете!
— А кто знает? Элоиза?
— Элоизе не положено знать заклятий! — сказал Пралине, мрачно щёлкнув пастью. — Она не дух.
— Кто же она? — осторожно уточнил Аксель.
— Подопытное птичье существо. И в своё время будет растерзана! — Пралине явно не выносил подопытных птичьих существ вообще, а Элоизу в частности.
— А… если она самовольно применит заклятие? Такое возможно?
— Возможно, пока не узнает старший дух…
— И что тогда?
— Тогда она будет растерзана!
И, прежде чем Аксель успел обдумать следующий вопрос (и даже решить, а надо ли его задавать — вдруг здесь за лишние вопросы полагается уже известное наказание?), болтун Пралине добавил:
— Здесь, наверху, любят подслушивать, но делают это сами, без заклятий. Потому что никто ничего не умеет!
— Пра-авда? — Аксель даже остановился, радуясь. Ещё один длинный язык — да так скоро! Замерла и Кри, толком не понимая, что происходит, но чувствуя, что не надо мешать. Крокодиломакак тоже остановился, на сей раз повернув к детям уродливую вытянутую голову с горящими в темноте глазами. Мрак сгустился так, что казалось, словно эти глаза смотрят из стены.
— А… как же профессор Фибах? Он тоже ничего не умеет? — торопливо прошептал Аксель.
— Он умеет. Но мало. Знает лишь то, что мы скажем.
— Ну конечно! Я так и знал, так и знал! Значит, ты не прислуга? — совсем осмелел мальчик.
Глаза чудовища на миг закрылись, и в коридоре стало темно и страшно. Но затем глаза опять замигали на фоне чёрной стены, и горели они на сей раз такой лютой злобой, что Кри опять юркнула за Акселя.
— Он так сказал? Прислуга? Я? — выдохнул звонкий голос одиннадцатилетнего мальчика, который можно было бы назвать очень приятным, если бы в нём не звучал сдавленный вой. И этот вой рождал мысли уже не о ребёнке, а о кладбищах, кровавом месяце и открывшихся могилах.
— Н-ну… д-да… — Акселю было неловко чувствовать себя доносчиком, даже по отношению к такому явному врагу, как Фибах.
Крокодиломакак опять прикрыл глаза. Но Аксель уже знал, о каком наказании он думает и кому оно будет причитаться в самом скором времени.
— Когда Четырёхглазый Скотовод назвал меня именем человеческого лакомства и стал вызывать и отпускать дурацкими, оскорбительными заклятиями, я терпел. Мне было велено терпеть! Но теперь чаша переполнилась… Послезавтра вернётся Многоликий, и Главный Диспетчер доложит ему об оскорблении. И Многоликий отдаст ему Пятый Вертикальный Приказ, а старший дух передаст его мне… именно мне! — Пралине, казалось, бредил наяву, лязгая клыками. — Великий Звёздный справедлив, он не откажет своему верному слуге!
— Многоликий? Великий Звёздный? Кто они все?
— Не они, а он! У него много титулов… Но ты слишком любопытен, человечек! И так как ты посмел спрашивать О НЁМ, то я, пожалуй, знаю, какое прозвище ты заслужил! Мы, духи, любим прозвища и никогда
