– Но потом вы его победили? – спросил Ежик с нетерпением.
– Как тебе сказать, дружок? Сейчас вроде бы на равных, но он старше меня в два раза и ниже на голову, так что победа ли это?
В саду быстро темнело. Катя спохватилась:
– Ежик, тебе же к бабушке надо собираться! Быстро беги умываться и кушать!
Мальчик с неохотой пошел к дому.
– Пора и нам, – сказал Вильсон. Катя не стала их задерживать.
– Я рада, что вы приехали, – повернулась она к Малькольму. – Лек завтра приедет обязательно, а может, еще сегодня появится. Приходите. – Потом протянула руку Савельеву, чуть дольше, чем следовало, посмотрела в глаза, темно-зеленые, почти черные от сумерек: – Прощай, Савельев!
Он поднес к губам прохладные пальцы, на миг задумался, как ответить. Прощай? Не хочется. До свидания, до встречи? Вряд ли…
– Всего хорошего, Катенька. Будь счастлива.
Пока она собирала Ежика, кормила его, усаживала с Чом в машину, напоминала, чтобы сразу спросил у бабушки о здоровье, была относительно спокойна, но стоило остаться одной в опустевшем доме, накатила тоска. Под стать ей были заунывные звуки малайской дудочки и посвист ночных птиц. Катя почувствовала, что не в силах сдержать рыдания, уткнулась в подушку просторной двуспальной кровати, и слезы хлынули неудержимо. В дверь постучала Намарона:
– Что с вами? Чем помочь? Послать за врачом? Льда? Лекарства? – Она никогда не видела хозяйку плачущей, и ей так жалко стало молодую женщину, что она готова была зарыдать вместе с ней, даже не зная, в чем же горе…
– Нет, ничего, Намарона, все в порядке, иди, у меня просто голова разболелась. Видишь, тучи какие. Сейчас дождь хлынет…
Намарона, покачав головой, ушла, а Катя подумала: «Господи, пусть Лек сегодня не приедет. Я не смогу сейчас быть нежна с ним. Это выше моих сил…» Постояла у окна, от которого не веяло прохладой, пошла в кабинет и, увидев маленький свой алтарь с еле живой лампадкой, упала перед иконой на колени:
– Матерь Владимирская, пресвятая владычица, спаси меня, смиренную и грешную рабу твою. На тебя возлагаю всю надежду мою, и нет мне иного прибежища спасительного… О матерь Владимирская, помоги мне выбраться из пучины жития сего, люто бедствующей от потопления греховного. Дай мне руку помощи и избавь затмения. Да не погрязну я в бездне отчаяния и страстей… Аминь!
Горячо перекрестившись, Катя поднялась с ковра. Надо немедленно чем-то заняться. О чтении и думать нечего. У Намароны застучала машинка… Посмотреть платье, которое давно хотела переделать, да отдать ей, пока шьет? Нет. Выходить к ней зареванной? Катя взялась переставлять безделушки в стеклянных шкафах, тщательно протирая фланелью крошечных зверей, но руки то и дело замирали… Опять охватило ощущение предназначенности своей высокому зеленоглазому мужчине…
Лек приехал на следующий день. Зря она боялась – было совсем не трудно улыбаться ему, отвечать на поцелуи… Поцелуи давно привыкших друг к другу людей. Катя заглянула в зеркало и ужаснулась – бледная, осунувшаяся. Приготовилась было сказать что-нибудь о самочувствии, но Лек ничего не спросил, погруженный в свои заботы, мыслями находящийся еще там, на учениях.
Вильсон был более внимателен. Катина обычная улыбка показалась ему вымученной, и он придумал ей развлечение. По странному стечению обстоятельств, такое же, какое предложил Иван, когда Катя вернулась с войны. Никому ничего не говоря, посоветовал королю, при очередном его осмотре, пригласить Катрин для участия в пьесе. Вачиравуд только что написал ее, собираясь поднять патриотический дух народа, – речь там шла об одной из войн с Бирмой. Король подумал-подумал и согласился, призвал Катю на репетицию, сразу отметил, что она похудела и погрустнела, но отнес это на счет затянувшейся войны ее дорогой России. Отчасти был прав…
Катя прочитала пьесу, показавшуюся ей слишком искусственной. Из самых лучших побуждений она стала советовать Вачиравуду, как лучше ее изменить, но, встретив удивленно-недовольный взгляд короля, осеклась, сразу уяснив, что автор и король-автор совсем не одно и то же. Желание что-либо делать пропало. Катя высидела репетицию до конца, но потом попросила освободить ее от спектакля, сославшись на занятость свою в пастеровском институте, где как раз собирались организовывать лабораторию для производства отечественных сывороток. Король милостиво позволил ей удалиться. Артистическая карьера прервалась второй раз…
Катя не раз думала, отчего люди недолюбливают короля. Даже те новшества, которые от Чулалонгкорна приняли бы на «ура», вызывали недоверие и пересуды. Он ратовал за смену женских панунгов и шарфов на юбки с кофтами. Сначала на такие, как в северных провинциях, потом постепенно приближаясь к европейскому стилю. Он всячески поощрял тенденцию к смене женских причесок – вместо короткой стрижки длинные волосы. А когда Вачиравуд постановил сменить исконный сиамский флаг с белым слоном на красном фоне, возмущение охватило многих. Очередное посягательство на традиции! Хотя король опять поступил из лучших побуждений: флаг не всегда искусно вышивали или красили и часто слон был похож на поросенка, который к тому же упирался носом в землю, если полотнище было опущено. Теперь на нем видели две красные полосы – символ крови, которую сиамцы готовы отдать за страну и религию, две белые, олицетворяющие чистоту помыслов и буддийского учения, и посередине одну широкую ярко-голубую – цвет Сиамского залива и королевской крови. Можно было переворачивать полотно как угодно…
А фамилии?.. То, что Катю вначале удивило: как же можно в наше время жить без фамилий? Но жили же. Так нет! Повелел король всем семьям обзавестись фамилиями. Вроде бы просто: что понравилось, то и выбирай. Но высшие чиновники стали просить короля назвать их. А чиновников просили об этом слуги Пришлось создать целое ведомство по придумыванию фамилий. Некоторых не устраивали короткие, производные от тайских слов, и они стали именовать себя санскритскими, очень длинными и сложнопроизносимыми. В Парускаване Лек и Катя неделю занимались сочинением фамилий, пока все не оказались осчастливленными.
Потом, а может одновременно, Вачиравуд принялся за развитие спорта. Но и здесь сказалось пристрастие: его к ненаглядной Англии – очень хотелось привить сиамцам любовь к футболу: во-первых, из-за подходящего климата – играй на траве хоть круглый год, во-вторых, по причинам чисто психологическим. Буддизм никогда не приветствовал коллективизма: «Каждый сам свой светильник». Но чтобы сознательно бороться за родину, за ее равноправие, надо было сплотиться, почувствовать плечо соратника, «возбудить и развить до крайних пределов национальный дух, приблизить народ к королю и короля к народу…». Но народ никак не хотел понимать короля. И часто случалось, что команда, проигравшая
