близко к нему, насколько отпустила каждую из них цепь. И замерли: лишь кончик хвоста шевелится да глаза влюблённо следят за смелой птицей. Пингвин замечает их и останавливается, начинает с любопытством разглядывать собак, затем подходит к ним на несколько шагов, и тогда из груди каждой лайки, охваченной дрожью ожидания и волнения, вырывается негромкий высокий звук, похожий на зудение овода: «Ну, подойди поближе!» Во взгляде любой из них можно прочесть стих Якоба Лийва:
Но инстинкт пингвина, предупреждающий его об опасности, берет всё-таки верх над любопытством. И он спокойно удаляется. Собаки вздыхают и возвращаются на свои места.
Эта сцена разыгрывается по нескольку раз на день. Собаки не теряют надежды. И дабы поддержать её, некоторые смелые пингвины даже пожертвовали своей жизнью.
У собак тут мало работы. В деле изучения Антарктики собачья упряжка — это вчерашний день. Я слыхал, что большую часть собак придётся, вероятно, умертвить до наступления полярной зимы. Само собой ясно, что неэкономно везти за 20 тысяч километров корм для безработных собак. Едят они к тому же немало.
Если и вправду так будет, выпрошу себе Айсберга и отвезу его в Таллин.
11 января 1958
Сегодня пролетел тысячу триста километров над Антарктикой, над материком, что мертвее мёртвого, из Мирного до промежуточной станции Восток-1 и обратно.
Вчера вечером надеялся, что мне удастся долететь до Востока, где самолёт сбросит на парашюте груз и, не приземляясь, повернёт обратно. В связи с этим отправился к Николаю Петровичу Сергееву, начальнику складов, и моё обмундирование частично заменили, а частично пополнили. Прежде всего пришлось обменять ватные штаны. В те, что я взял без примерки с калининградского склада, влезло бы, кроме меня, ещё пол-Антарктиды. Штаны поменяли. Получил ещё и унты-сапоги из собачьей шкуры, очень тёплые, лёгкие и удобные. Получил шапку из пёстрого собачьего меха, подбитую белой овчиной, и рукавицы из овчины, обшитые ветронепроницаемой тканью. Будь мой характер таким же могучим, как это снаряжение, из меня, глядишь, тоже вышел бы землепроходец.
Вылетели из Мирного в 9.10 на «Ли-2». Командир корабля — мой старый знакомый по «Кооперации», полярный лётчик Николай Алексеевич Школьников, самый молодой, наверно, человек из лётных командиров экспедиции. Он юный и сильный, в нём есть что-то от безмолвия того сурового мира, в котором мы сейчас находимся. Редко встречал людей с таким душевным, не назойливым чувством такта.
Самолёт делает круг над морем Дейвиса. Под нами остров Хасуэлл — груда бурых шершавых скал среди льда. В центре его виднеется синее озеро растаявшего снега. Морской лёд начинает взламываться, полоса чистой воды уже подступает к берегу, а на прибрежном льду появились большие трещины. Отломившиеся от крутого барьера айсберги, все в трещинах и складках, ещё стоят посреди хрупкого уже льда смирно, но по бороздам на барьере можно догадаться, что скоро к ним прибудет подкрепление с материка.
Отчётливо выделяется путь, которым «Обь» и «Кооперация» подошли к Мирному.
Летим над Антарктическим материком. Ровно и с могучим спокойствием его рельеф все повышается. Не осталось больше ничего, кроме ясного-ясного холодно-синего неба над самолётом, волокнистых золотых облаков на низком горизонте и ослепительно белого — без единого пятнышка — бесконечного, холодного и безжизненного Антарктического материка под нами. Сплошной лёд оживлён лишь снежными застругами, отбрасывающими короткие тени. Скорость самолёта — сто восемьдесят — сто девяносто километров в час. Никаких воздушных ям. Мы не перестаём подниматься, но земля все приближается к нам, мчится все быстрее и видна нам все лучше. Альтиметр показывает высоту в две тысячи восемьсот метров, но каково расстояние до льда под нами? Освещение тут обманчивое, глазомер в Антарктике подводит, но мне кажется, что до льда меньше пятисот метров.
На газовой плите греется чайник со снегом — скоро получим чай.
10.45. Мы летим на высоте трех километров над уровнем моря, температура воздуха минус 28 градусов. Лёд внизу все приближается к нам, мы в трехстах метрах от этого белого тулупа земли.
11.45. Высота три тысячи двести метров, и лёд ещё ближе — в пятидесяти — ста метрах. Направляясь сюда, мы оставили слева от себя Землю Вильгельма Второго, а справа — Землю Королевы Мэри, теперь же мы летим над безымянной землёй. Горизонт становится пасмурным, снег уже не слепит, как прежде. Мы ползём над самым льдом, кажется, будто самолёт не в силах избавиться от этого неприятного соседства. Невольно задумываешься над тем, насколько глубоко погребена под этим льдом земля, чем она покрыта — камнем, скалами или гранитом, что таится в её недрах и долго ли уже длится её ледяная спячка. В конце концов остаётся лишь одно определённое ощущение — ощущение огромной тяжести, с которой ледяная масса давит на каждый квадратный дюйм этой почвы.
12.00. Самолёт низко проносится над плоской возвышенностью, близость которой вызывает иллюзию, будто у нас непозволительно высокая скорость. Внизу попрежнему слегка волнистый снег, которого здесь, на плоскогорье, как будто не очень много. Высота три тысячи двести шестьдесят метров.
Снова поднимаемся. Теперь наша высота три тысячи триста пятьдесят метров, но материк догоняет нас и опять виднеется под самыми крыльями.
12.15. Пролетаем над тракторным поездом. Он остаётся справа от нас. Девять мощных гусеничных тракторов, каждый с двумя санями на буксире, двигались в сторону Востока-1. С самолёта из-за разницы скоростей казалось, что поезд стоит на месте. На бесконечной снеговой скатерти он выглядел совсем крохотным и был ничуть не похож на поезд. Тракторы едут не следом друг за другом, а либо рядом, либо на большом расстоянии один от другого. Они будто бы разбросаны по снегу. Там внизу действительно совершается что-то великое, требующее смелости, мужества, выдержки и железной дисциплины, там взаимопомощь диктуется не вежливостью, а законом жизни. Холод, мороз, кислородное голодание, затрудняющее каждое физическое усилие, бесконечная дорога в глубь материка, к создаваемой станции Советской, — все это героический ледовый гимн, творимый нашими людьми.
Я с горечью думаю о том, что хулиганов, опрокидывающих в барах столы и бьющих по лицу девушек на танцульках, изображают на картинках в газете, фельетонисты переводят на них немало иронии. И какой- нибудь пьяный болван до смерти радуется тому, что попал в газету.
О большинстве же из тех, кто сейчас справа от нас пробирается по белой странице Антарктиды, по неведомой мёртвой земле, горы которой ещё не названы, о ветрах которой, температурах, геологическом и гляциологическом строении и т. д. и т. п. нет точных данных, которая остаётся на карте Антарктики белым пятном, — о большинстве этих людей никто не пишет. Здесь и мой долг, который я должен оплатить в ближайшем же будущем.
12.30. Мы приземлились на полярной станции Восток-1. Её координаты 72°08' южной широты и 96°35' восточной долготы, высота над уровнем моря три тысячи триста метров. Лётчики выгружают кладь — бочки с горючим для направляющегося сюда тракторного поезда.
Лишь недавно тут была континентальная станция, созданная на пути движения тракторного поезда к существующей ныне станции Восток. Тракторный поезд прибыл сюда 18 марта 1957 года, до наступления полярной ночи. 30 марта метеорологи приступили к наблюдениям по сокращённой программе, которую уже 11 апреля расширили до её полного объёма. Восток-1 проработал до 30 ноября 1957 года, а потом перебазировался на Восток — в район Геомагнитного полюса.
На Востоке-1 нет ни одного человека. Теперь он служит промежуточной станцией, вернее, складом на пути из Мирного к югу — к Комсомольской, к Востоку и к создаваемой Советской. Здесь аэродром и бочки с горючим. Нельзя сказать, чтоб от Востока-1 оставалось весёлое впечатление. Двадцать пять градусов мороза, пурга и пронзительный ветер дают себя знать, даже несмотря на ватную одежду. Снег под ногами плотный и скрипучий, как песок. Пытаюсь заснять кое-что «Киевом», но этот очаровательный аппарат работает на морозе до 30 градусов лишь в инструкции.
Тотчас поднимаемся снова, пока не успели остыть моторы. Хорошо видны следы гусениц и саней — их извивы протянулись на десятки километров. Очевидно, свежего снега тут немного, раз их так не скоро заносит.
Под нами Пионерская — маленькая станция во льдах и в снегу. Высокая радиомачта. И большой ярко- красный флаг, туго надутый и развёрнутый ветром во всю свою ширь.
Не могу себе представить, чтобы среди льда и снега какой-нибудь другой флаг мог выглядеть более
