вернулся.
Старший сержант Бобров горячился возле своего пулемета.
— Какого ты черта мажешь! — кричал он наводчику. — Меться прямо ему в хайло!
Но как ни старался Чадов целиться «прямо в хайло» крупнокалиберного «зверя», тот все метал и метал огонь в их сторону. Тогда Бобров оттолкнул Чадова, лег на его место. Сбив наводку, начал наводить снова. Он собрал все терпение, подвел мушку прямо под раструб, под огненный язык, нажал спуск... Но того, на что надеялся Бобров, не случилось. Адская машина продолжала работать с короткими перерывами. Тогда Бобров снова сбил наводку и повторил все сначала. Дал очередь. Ненавистное пламя, точно в него плеснули водой, погасло.
— Теперь поможем Оспину, — тяжело дыша, проговорил Бобров и развернул «максим» на крайнюю слева амбразуру, по которой вели огонь пулеметчики второго расчета. Но только что погасшее пламя опять высунулось ядовитым языком. Бобров заскрипел зубами. Дернул назад пулемет и сам попятился на руках, чтобы развернуться на прежнее место.
— Все равно замолчишь ты у меня, гад!
Бобров приподнялся на локтях и коленях. Разворачивая пулемет, вдруг покачнулся, ткнулся подбородком в серьгу на хоботе и, побледнев оглянулся на ногу.
— Уел, фашист, собака! — выругался он и пополз ближе к парапету.
Штанина выше сапога на ноге начала буреть от крови. Чуплаков-подносчик подполз к нему, разрезал ножом штанину. Выдернул из кармана индивидуальный пакет, разорвал его, наложил на рану.
— Ползти-то можешь, старший сержант? — спросил он.
— Перевязывай!
— А я что делаю! Поползешь вон там, возле забора. Мимо будки...
— Перевязывай, тебе говорят!
Бобров, прижимаясь к забору, медленно, чтобы меньше тревожить рану, пополз в тыл.
...Батов согнул ногу в колене — больно. Разогнул, снова согнул. Приподнялся на четвереньки. Сжался в комок и, хромая, пригнувшись, пустился в угол к Кривко.
— Трассирующие есть? — спросил он, падая под самый парапет.
— Есть. Вон сколько, — указал Кривко на коробки с патронами. — Хоть выбрасывай, куда их...
— Я т-тебе выброшу! Через каждые двадцать патронов ставь пять трассирующих, чтобы лучше взять цель.
— Слушаюсь.
Только тут Батов заметил, что орудийный огонь от дома прекратился, зато откуда-то сверху начали падать фаустпатроны.
— Эх сыпет так сыпет! — съежившись у парапета, говорил Крысанов. — От этого не спасешься.
— С верхнего этажа, что ли? — спросил Батов.
— Какой тебе — с верхнего! Мины это! — прокричал Крысанов. — Не видишь, чего рвется? Из-за дома кидает.
Батову неловко стало, оттого что не смог различить разрывы мин от разрывов фаустпатронов. Но этой науки, хоть десять лет просиди в училище, — не усвоишь. На переднем крае она дается.
— Вот садит! Вот садит! — кричал от первого расчета Боже-Мой. — Кривое бы ружье теперь, да выкурить бы его из-за дома-то.
Артиллеристы перенесли огонь на амбразуры, на окна нижнего этажа, заложенные кирпичом. Работали разные калибры, но ни один снаряд, если он попадал в стену, не пробивал ее, а лопался, как елочная хлопушка. Однако окна открывали мастерски наши артиллеристы: летел кирпич, появлялись зияющие бреши. А из них снова рвался огонь.
Выждав момент, несколько автоматчиков бросились вперед. Они выскочили оттуда, где раньше были ворота, вход во двор, и, добежав до середины улицы, бросили дымовые гранаты: весь дом покрылся будто огромными хлопьями ваты.
— У пулеметов остаться по одному человеку, остальные — за мной! — приказал Батов и перемахнул через парапет.
Когда фашистов закрыло сплошной дымовой завесой и они «ослепли», их пулеметчики открыли бешеный бесприцельный огонь по территории двора. Но было поздно: двор опустел. Наши солдаты уже успели окружить этот дом-крепость. За Батовым сначала бежала небольшая кучка солдат его взвода. Потом вся левофланговая часть стрелков повернула за ним, обтекая дом слева.
Ворвались во двор. Разбитые пушки молчали. Фашистские минометчики, побросав минометы, удирали в глубь квартала через сад, не оборачиваясь и не отстреливаясь. Батова обогнали солдат из третьего расчета и сержант Оспин. Как только солдат повернул за угол дома, точно запнулся, упал вниз лицом. Оспин прижался к стене, осторожно выглядывая из-за угла. Батов проскочил вперед и увидел удиравшего грузного немца.
— Бей его! Чего спрятался?!
Оспин срезал гитлеровца очередью и вместе с остальными устремился к подъезду.
Перегородки в доме зияли огромными провалами. На полу — кучи ломаного кирпича, отбитой штукатурки, обломки мебели. Все это густо посыпано закопченными стреляными гильзами, кругом валяются трупы. Боже-Мой сталкивал из амбразур на улицу вражеские пулеметы.
— Запастись гранатами! — приказал Батов, кивнув на кучу немецких гранат. — За мной, наверх!
Но стоило подняться на один марш, как с площадки второго этажа резанула автоматная очередь. Батов швырнул туда гранату. С площадки метнулись фигуры немцев вверх по лестнице.
«Куда они прутся все вверх? Неужели спастись думают?» — пронеслось в голове. Несколько человек, опередив Батова, уже поднялись на следующий марш. В это время грохнул взрыв.
Наши артиллеристы теперь вели огонь по второму этажу. Закрытая дверь с треском распахнулась и, как метелкой, смахнула солдата. Он отлетел в угол площадки, ударился головой о стену и сник.
Чадов нырнул в открытую дверь, в дым, в копоть, высунулся в окно и, размахивая автоматом, ругал артиллеристов на чем свет стоит. Слышать они его не могли, но, видимо, заметили: огонь прекратился.
На третьем этаже боковая дверь была забаррикадирована. Но стоило появиться на площадке, как оттуда, из-за баррикады, затрещали автоматы. Кое-кто успел проскочить в пустую комнату, другие попятились назад по лестнице. Снизу, расталкивая всех, поднимался Милый-Мой, неся под мышкой фаустпатрон.
— А ну-ко, пустите-ко меня! — покрикивал он.
Сверху, с чердака, будто железный горох посыпался — хлестнула автоматная очередь и затихла. Батов перегнулся через перила и попытался заглянуть в узкую чердачную лазейку. Оттуда снова резанула горячая струя, обожгла левую щеку — попятился к стенке.
Милый-Мой, направив голову фаустпатрона на баррикаду, дернул чеку — хвост пламени вылетел из трубы назад.
Точно игрушечную, соломенную, снесло мебельную баррикаду. На той стороне раздался истошный крик. Солдаты устремились в пролом.
— Оспин, Крысанов, — ко мне! — позвал Батов. — Пару гранат — туда! — показал он на чердак.
Крысанов, словно горячую печеную картошку, перекатил гранату из руки в руку и бросил ее в проем.
— Еще!
Одну за другой Крысанов запустил туда еще две гранаты.
Батов вскочил на узкую вертикальную лестницу, за ним — Оспин. Не высовывая головы в лазейку, Батов швырнул гранату подальше вдоль чердака. Оспин, прижимаясь к Батову, поднялся рядом с ним до верха лестницы и стал бросать гранаты в разные стороны. Забросив последнюю, ухватился за край проема, влез на потолок и сразу запустил длинную очередь.
— А ну, вылазьте, гады! — заорал он.
За ним поднялся Батов. Оспин стоял, держа палец на спусковом крючке. Бледное лицо его закоптилось и в сумраке казалось совсем черным. Блестели только широко открытые злые глаза.
Пока Крысанов, кряхтя и чертыхаясь, протискивался в узкую лазейку, Оспин и Батов осторожно двинулись по чердаку, шагая через балки перекрытия.
