— Все понял! — оживился Усинский. — Ох, и надоели мне эти обмотки, дьявол бы их побрал! — И, распутывая завязки, добавил: — Веревок не меньше, чем у лаптей.
— А ты над лаптем не смейся, — подал голос от своего пулемета Боже-Мой. — Лапоть, он тоже разный бывает. На праздничный лапоть поглядеть любо!
— Я, к счастью, не носил такой обуви, — ответил Усинский, сбрасывая ботинок, — даже не приходилось видеть. Только по картинкам знаю да на сцене издали видел. Извините, товарищ Боже-Мой, если я нечаянно задел ваши чувства.
— Чувствов к лаптю у меня никаких нету, — запротестовал Боже-Мой, — а обувка эта ста?ре твоего ботинка на много сотен лет, в ней мужик все революции прошел.
— А что, — спросил, усмехнувшись, Чадов, — бывали праздничные и будничные лапти? А парадных не бывало?
Боже-Мой раскладывал на масляной тряпке части пулеметного замка и не очень спешил с ответом.
— Видишь ли, — серьезно начал он, обращаясь только к Чадову, — будничный лапоть, он плетется из шести лык, и с одной подковыркой. Понятно, не так аккуратен. И веревочки у него мочальные, коротенькие, чтоб на работу недолго собираться, и онуча к нему — суконная либо старенькая холщовая... А праздничный, — оживился Боже-Мой, видно, многое напомнил ему этот рассказ, — праздничный лапоть плетется из двенадцати узеньких лычек, с двойной подковыркой, скрипит, что твой хромовый сапог! Веревочки у него длинные — изо льна либо из конопли. А портянки к нему — новые, холщовые, узором тканные. В такой скоро не обуешься. Вот и говорят, когда кто замешкается: чего ты как на свадьбу собираешься... Эх, как нарядишься!..
— Врешь ведь ты, — перебил его старшина. — Праздничных-то, поди, не застал уже. Не носили уж при тебе лапти-то по праздникам.
— Ну, сам-от, я, конечно, таких не носил, — признался Боже-Мой. Он знал, что Милый-Мой никогда не мешает ему рассказывать были и небылицы: где правду скажет, где и прибавит — все сходит. А тут пришлось поправиться: — Для праздника у меня сапоги были. А в детстве наряженных молодцов видал. Даже зависть брала!
Старшина, захватив ботинки Усинского, отправился по своим делам, а Боже-Мой теперь уже не мог остановиться:
— Это маленьким еще, года три мне было, увидел я следы на дороге. Клеточка ме-елкая-мелкая. Пошел к деду и прошу, чтобы сплел мне лапотки в такую клеточку. Дед мне самый изячный лапоток на мою ногу показал, а я все говорю — велика клетка. Сделай, говорю, такие, чтобы след был вон как на дороге сейчас видел. Пошли мы с дедом смотреть этот след. А дед-от и говорит: глупой ты, внучек. Это же в калошах кто-то прошел. Машина их делает из резины. А мыслимое ли дело из лык эдакую клетку! Потом уж, когда работать сам стал, первым делом купил я себе калоши...
— Где тут у вас младший лейтенант Батов? — громко спросил подбежавший связной.
— А вон сидит у палатки, пишет, — показал Боже-Мой. — А тебе зачем его?
— Командир полка требует срочно.
Батов поморщился при этом известии, свернул бумагу, сунул в полевую сумку, а когда ушел связной, проговорил недовольно:
— Еще какие-то новости.
— Никаких новостей, — отозвался Седых, выскребая безопасной бритвой густую щетину под подбородком. — Объясняться, наверно, придется. Рапорт я подал.
Расправив гимнастерку под ремнем, Батов смахнул с колен приставшие хвоинки и решительно направился к штабу полка.
...Подполковник Уралов, высокий, плотный человек, с полным смуглым лицом и темно-русыми волосами, был татарин. Но ни по внешнему виду, ни по языку невозможно было определить его национальной принадлежности. Говорил он по-русски чисто, правильно, без акцента.
Уралов отмахнулся от уставного доклада Батова:
— У меня очень мало времени. А из-за вас, молодой человек, целая война открылась. В чем дело? Командир роты пишет рапорт, командир батальона — второй, наконец, майор Крюков — третий...
Батов начал рассказывать, почему он опоздал на собрание, но Уралов остановил его.
— Знаю. Все это мне известно. А вот почему вы отстали от команды пополнения, когда были направлены в полк? Это действительно интересно.
— Я отстал еще из фронтового резерва, — быстро говорил Батов, стараясь объяснить все и меньше задержать командира полка. — Нас посылали охранять трофейные склады с боеприпасами. Я был начальником караула, и меня не сменили вовремя. Пока вернулся, машины с нашей командой ушли. Пришлось добираться на попутных. А в штабе дивизии тоже не застал свою команду. Перед вечером получил направление и сразу пошел на поиски полка, не стал дожидаться утра. Да все это можно проверить, наверно? Сейчас еще не поздно...
— Не надо проверять, — устало отмахнулся Уралов. — Черт знает, чего не накрутят возле пустяка! Сам Крюков прошлый раз явился в полк ночью, — Уралов усмехнулся, — а его ждали к четырнадцати ноль- ноль, с документами, с картами. За это время сотни копий можно сделать. — Помолчал и решительно добавил: — Вот что. Найдите сейчас майора Крюкова и передайте ему от моего имени, чтобы взял на себя подготовку документов для присвоения вам очередного звания. А Грохотало пусть готовит к восстановлению.
Уралов уехал, а Батов остался в недоумении от такого приказания. Он не знал, что командир полка исправлял свою ошибку. Когда к нему на подпись попали наградные листы Батова и Грохотало — первого он почти не знал, а второй незадолго перед этим вернулся из госпиталя разжалованным. Следствие по делу Кривко еще не было закончено, а Крюков утверждал, что он их сам задержал пьяными чуть не на месте преступления и что трибунал непременно привлечет их к ответственности. Так, поверив Крюкову, он не подписал этих листов.
Точно на крыльях несся Батов по лагерю в поисках Крюкова. Нет, он не бежал, как мальчишка, и все же мальчишка угадывался в нем без труда. Конечно, еще одна звездочка на погоне — дело немалое. Но больше всего он радовался за друга, вспомнив, как майор, хорошо зная фамилию и должность Володи, всегда называл его лишь солдатом, с удовольствием подчеркивая это, как что-то позорное.
Крюкова нашел он в третьем батальоне.
— Товарищ майор, командир полка приказал...
— Вы не умеете обращаться к старшему, младший лейтенант! — сердито оборвал Крюков.
Но Батова сейчас не просто было смутить или поставить в неловкое положение. Он волчком повернулся через левое плечо, отошел на несколько шагов, вернулся строевым шагом и, взяв под козырек, начал:
— Товарищ майор, разрешите обратиться!
— Вот так, — заметно успокоился Крюков. — Обращайтесь.
— Командир полка приказал передать, чтобы вы заготовили нужную документацию для восстановления командира первого взвода первой пулеметной роты рядового Грохотало в прежнем офицерском звании...
— Что-что-о?
— А также приказал, — продолжал Батов, не обращая внимания на вопрос, — оформить документацию, необходимую для присвоения очередного звания младшему лейтенанту Батову.
— Что-о?
— Я передал вам приказание командира полка. Разрешите идти?
Крюков сжался, словно его ударили. Он хотел сказать какую-то колкость или грубость, но сдержался, коротко бросил:
— Идите!..
16
