винтовку и стал взбираться на крутой подъем.
Перевалил еще две балки, а между ними с километр пути. И как-то само собой случилось, что он поверил в спокойствие леса. Батов уже плохо представлял, когда попал в этот лес и сколько осталось идти. Шагал, не останавливаясь и не прислушиваясь.
Вдруг перед самым лицом лопнула тишина, в ушах зазвенело, в глазах замелькали искры, упал...
Опять тишина, и опять темнота. Батов не ощущал своего тела, весь превратился в зрение и слух.
Он не знал, сколько пролежал, не шевелясь. Наконец от одного из стволов бесшумно, призрачно отделилась огромная, как показалось Батову, человеческая фигура. Черной тенью, шатаясь, она двинулась прямо на него. Батов окаменел.
Если бы его когда-нибудь спросили, как действовал, что испытал в эти минуты, едва ли он смог бы ответить да такой вопрос. Лежал мертвецом до тех пор, пока фигура приблизилась не более, чем на два шага. Мгновенно вскочил на колени и сильно послал винтовку вперед. Руки почувствовали удар и мягкое движение штыка. Фигура осела, как-то неестественно крякнула и свалилась возле Батова. Он бросил винтовку и выхватил из коченеющей руки фашиста автомат. Рванул рожок — пустой. Ругнулся, отшвырнул автомат. Взял винтовку. Тяжело, по-стариковски поднялся, перешагнул через ноги немца и быстро пошел не оглядываясь.
— Как это, оказывается, просто, — проговорил он хриплым, чужим голосом. — И как гадко!..
Ему было противно до тошноты и даже почему-то жалко убитого. Все его существо протестовало против содеянного насилия. Но Батов понимал, что, не сделай он этого, сам оказался бы на месте убитого. Только теперь догадался, что гитлеровец, будь у него патроны, конечно, пустил бы не одну очередь для верности.
Снова спустился в балку, а выбравшись из нее, впереди вдруг заметил оранжевые отсветы костров. Приободрился. Зашагал быстрее. Вспомнил, что в руках немецкая винтовка, что она больше не нужна, воткнул ее штыком в землю и сделал движение руками, будто счищая с них мерзость.
— Стой! Кто идет? — послышались родные, русские слова, и блеснувшая в отсвете костра винтовка преградила дорогу.
— Свой, — хрипло проговорил Батов.
— Пропуск?
— Пароля не знаю. Ищу шестьдесят третий полк. Прошу провести к командиру.
Часовой поставил винтовку к ноге и уже миролюбиво спросил:
— Это вы там сейчас стреляли?
— Кто стрелял, того нету, — сердито ответил Батов.
— У вас, товарищ младший лейтенант, кровь на правом виске. Санрота вон там...
Батов достал платок, прижал к виску, посмотрел — кровь. Нащупал царапину от брови к уху.
— Я прошу проводить меня в шестьдесят третий полк, а не про лазарет спрашиваю!
Часовой вызвал дежурного. Оказалось, что Батов попал «по адресу».
Дежурный по штабу, очень молодой майор, внимательно просмотрел документы прибывшего и придирчиво спросил:
— Почему ночью и без команды, один?
— Только вечером получил направление в штабе дивизии, товарищ майор. Туда добирался на попутных машинах, отстал от команды...
Загудел телефон. Майор нехотя поднял трубку, прислушался.
— Крюков слушает, Крюков! — помолчал и коротко бросил: — Не горит. До утра потерпишь.
Положил трубку, сердито вскинул глаза на Батова.
— Почему кровь на лице?
— Оцарапал в лесу веткой. Темно, — не моргнув, ответил Батов.
— Разболтанность, молодой человек! Мне ваши объяснения, так сказать, ничего не объяснили. Надо делать так, чтобы не требовалось объясняться.
Батов не возражал.
— Пойдете в первый батальон, — будто объявляя выговор, заключил майор. — Ясно?
— Слушаюсь! — козырнул Батов, не спросив, где находится первый батальон. Здесь проще: кругом свои люди.
У палатки командира батальона, согнувшись возле телефонного аппарата, засунув руки в рукава шинели и подняв воротник, чутко дремал дежурный связист. Костер около ног солдата чуть теплился. Узнав, что нужно пришедшему, связист нехотя расцепил пригретые руки, всунул голову в палатку, извиняющимся тоном проговорил:
— Товарищ капитан! Товарищ капитан! Вас тут просют...
Капитан сбросил с себя шинель, которой был укрыт, сел, крякнул, ругнулся вполголоса и выехал из шалаша, опираясь на руки.
Припухшее скуластое лицо с очень короткой нижней челюстью и кончик острого носа, круто завернутый к губе. На вид ему было лет двадцать пять. Капитан долго протирал глаза и, выяснив, что нужно Батову, грудным голосом недовольно сказал:
— В пульроту. Вон их палатки. Никого больше не буди. Ложись спать.
Он отстегнул портупею, снял поясной ремень с висевшим на нем пистолетом, бросил его в угол палатки и, повалившись на спину, попятился на локтях на пригретое место.
Батов прошел в расположение пулеметной роты, огляделся, выбирая место поудобнее, ослабил ремень, поднял воротник шинели и привалился к одной из палаток, положив на ее край голову.
Усталость скоро взяла свое, и Батов уснул.
4
В неглубоком ложочке дымит батальонная кухня. Туда и оттуда по тропинкам, успевшим уже обозначиться на обжитом месте, идут с котелками солдаты. Туда — с пустыми, обратно — с наполненными пахучим, аппетитным супом. В крышках несут горячую гречневую кашу, залитую сверху маслом.
Лес еще не проснулся, дремлет, охваченный синеватой прозрачной дымкой.
Солнце, еле поднявшись над землей, осветило ясное голубое небо, в лесу стало светлее. Но солнечные лучи еще не могут пробиться сквозь лес. Здесь пока царит тень. Где-то далеко слышится перестрелка.
Темно-зеленый погон на плече Батова покрылся мельчайшими серебристыми капельками росы. Звездочка и просвет на нем почти не выделяются.
Жаринов, когда шел с пустым котелком на кухню, даже не обратил внимания на незнакомца. На обратном пути, поворачивая к своей палатке, внимательно присмотрелся к спящему и признал в нем офицера.
— Кажись, к нам и командир прибыл, — сказал он, присаживаясь к разостланной шинели и вытаскивая из-за обмотки складную ложку.
— Где, Ларионыч? — полюбопытствовал Орленко. — Ты видел его?
— А вон у той палатки спит.
Орленко резко поднялся. Широкий и головастый, он бойко, словно колобок, покатился в ту сторону, куда показывал Жаринов.
Возвратясь через минуту, Орленко разочарованно сообщил:
— Тю, какой же то командир! По-моему, из детского саду хлопчик.
— О ком ты, Орленко? — послышался из соседней палатки голос Дьячкова.
— Да, видать, командира второму взводу ночью подкинули. Вон тамочки спит.
Дьячков отправился взглянуть на своего нового товарища. Жаринов посмотрел ему вслед, положил поперек котелка ложку, вытер ладонью усы и назидательно проговорил:
— Перестал бы ты зубоскалить, Орленко! Он, молодой-то, может, из ранних. Другой зажмет похуже
