— Брось! — перебил Володя, не слушая возражений. — Увидит у тебя эту гадость Крюков — наживешь беды.
— Здесь я ее не собираюсь показывать, а когда понадобится, где найдешь? Да Крюков, кажись успокоился. Слыхал, как он вчера? И боя-то почти не было, а он: «Товарищ Батов, ваша рота захватила мост и первой ворвалась в город!» По фамилии назвал и даже об ордене похлопотать пообещал. Каково?
— А ты ему опять же нагрубил. Хоть и вежливо, а нагрубил. Подумаешь, какой благородный рыцарь! Видите ли, он считает, что за такой бой ордена не полагается. Начальство учить вздумал...
23
Заставы на Эльбе простояли лишь сутки. На следующий же день полк снялся и отошел назад почти по старому маршруту километров на шестьдесят. Остановились неподалеку от деревни на поляне, возле соснового леса. Можно было подумать, что обосновались здесь надолго. Каждая рота построила себе жилище, наполовину вкопанное в землю, обшитое изнутри тесом, и с крышей на два ската. Эти «казармы» стояли в ряд, а позади них, тоже в ряд, как скворечники, возвышались офицерские домики, сделанные из теса, но не вкопанные в землю, покрытые крутыми высокими крышами.
Целый день трудились солдаты на строительстве городка. И было видно, как натосковались их руки по настоящей человеческой работе. С какой цепкостью, охотой, сноровкой взялись они за дело!
Весь инструмент у солдата — пила да топор, а вырезали и рисунки по линии карнизов, и фронтоны украсили резными досками.
Боже-Мой оказался незаменимым мастером в пулеметной роте. Прежде чем приступить к обработке отделочных досок, он послал посмотреть, как делается у других, чтобы самим лучше сделать. Потом коллективно обсуждали рисунок. Боже-Мой увлекся работой, строго спрашивал с помощников, ругался, если что не так.
И рамы сделали, и стекла вставили, даже стены обтянули изнутри немецкими плащ-палатками, и столы сколотили, и нары устроили. Словом, если солдат под брезентовой палаткой может жить где угодно и сколько угодно, то в этих «хоромах», как называл их Боже-Мой, и тем более можно жить безбедно.
Перед вечером, когда строительство подвигалось к концу, капитан Котов прошелся по подразделениям, осматривая новые жилища.
— Кто это у вас такую отделку смастерил? — остановился он у пулеметчиков.
— Я, — отозвался Боже-Мой, навешивая дверь на офицерском домике. В зубах он держал большой гвоздь.
— Неужели с собой инструмент всю войну таскал?
— Инструментом-то, товарищ капитан, и дурак сделает, — ответил Боже-Мой, выдернув изо рта гвоздь. — А тут надо вот этим топором да вон пилой поперечной...
— Здорово! — похвалил Котов. — Молодец!
— Дак мы ведь вятские, — сказал Боже-Мой, замахнувшись обухом по вбитому наполовину гвоздю, — мы все можем.
— Вся рота вятская, что ли? — шутя спросил комбат.
— Да нет, пошто же вся-то — двое нас было, да вот друга своего возле Одера похоронил...
Комбат ушел, а солдаты, закончив работу, получили одеяла, принесли ужин и расположились в своем доме по-хозяйски.
— Эх, — вздохнул Крысанов, — надо бы письмо своей старушке написать. Чать, уж за упокой поминает — давно не писал.
Он достал бумагу, сел к столу. Карандаш плохо держался в огрубевшей руке. Вывел первые обычные слова на листке и задумался: что же писать дальше? Для него было сущей мукой писать письма. Получались они у него предельно краткими: жив-здоров, воюю или ранен, лежу в госпитале, адрес такой-то. А сейчас он и не воюет уже, и война вроде еще не кончилась. Как писать?
— Чего тут напишешь — темно, — сказал он и свернул листок.
Кто-то зажег плошку. Стол окружили желающие писать, а Крысанов засунул листок в боковой карман гимнастерки и лег на нары.
— Нет огня — и это не огонь, — добавил Крысанов. — Электричество бы сюда!
— Во-он ты какой шустрый! — возразил Оспин. — Электричества пока и в городах нету, а ему сюда подавай. Завтра чтоб письмо было написано! Проверю...
— А я и сам напишу, чего проверять-то? Чать, не матане какой-нибудь писать — жене законной. Сам понимаю, что надо. Без проверки напишу...
В офицерском домике тоже шла речь об освещении. На столе колебался огонек неизменной плошки, коптил. Батов чистил пистолет, а Грохотало, отодвинув посуду, еще не убранную после ужина, пристроился писать письмо. Старшина Полянов прилег на койку и тут же задремал. За день очень устал — всем хозяйственникам хлопот сегодня было хоть отбавляй.
Чтобы накрыть стол, у старшины нашлась скатерть, над койками вместо ковров — по куску голубого бархата, даже шторки на окнах не забыли пристроить.
— Знаешь, Алеша, завтра же надо раздобыть батареи, чтобы свет был человеческий, — предложил Володя.
— Где?
— Вон там за лесом штук пять подбитых танков и две машины, в них надо поискать. Сходим завтра?
— Ты ведь знаешь, что я дежурю по полку. Куда же я пойду?
— Тогда минометчиков сагитирую или один сбегаю, — не отступал от своей затеи Володя. — Хватит коптить этим плошкам!
С утра разгорелся чудесный день. Солдатам наконец объявили отдых. Они давно и вполне заслужили такой день! До обеда чистили оружие, приводили в порядок обмундирование и обувь, до блеска «драили» пуговицы, подшивали воротнички. И опять старшина был главной фигурой. Одному дай оружейного масла, другому ветоши, третьему подворотничок, четвертый гуталину требует... И все это у старшины должно быть.
После обеда весь полк пошел на соседнее озеро купаться и отдыхать. А Грохотало, осуществляя свое намерение, отправился с двумя взводными минометчиками обследовать разбитые танки.
Вернулись они часа через полтора. Ни одного аккумулятора, конечно, не нашли, потому как охотников за ними предостаточно, и в первую очередь — шоферы.
— Так что экспедиция у нас неудачная получилась, — заключил Грохотало. — Там еще пожарная машина исковерканная стоит. Я ее всю обшарил — ни шиша нет... Вот игрушку нашел.
Грохотало подкинул «игрушку», Батов поймал ее. Это была красивая металлическая трубка, похожая на детский калейдоскоп, но закрытая с обоих концов. Она была покрашена в серебристо-малиновый цвет. На боках в беспорядке расположено несколько кнопок, разных по величине и окраске: голубые, зеленые, красные. Одни из них передвигались вдоль по трубке, вторые — поперек, третьи можно было утопить, и они со щелчком отскакивали в прежнее положение.
Грохотало и минометчики ушли на озеро, туда, где отдыхал полк. А Батов остался скучать на дежурстве. Слоняясь по опустевшему лагерю, забавлялся трубкой, нажимал то одну, то другую кнопку, присматривался, нельзя ли разобрать эту штуковину и узнать, для чего она предназначена. Но разобрать ее было невозможно, потому что кнопки вставлены изнутри, и крышечки на концах крепко запаяны...
Вдруг трубка щелкнула и... взорвалась. Батов успел увидеть фиолетовые перья безжалостного пламени, на него быстро-быстро пошла земля, опрокинулась и — все померкло.
Услышав звук взрыва, к нему подбежали с разных сторон Оспин и Усинский.
Левый рукав гимнастерки ниже локтя разорван, из руки течет кровь. Больше никаких признаков ранения не видно, однако лейтенант потерял сознание. Рядом валяется злополучная трубка, разорванная до
