— Все это хорошо, дорогой дедушка, но кого же мы будем все-такие ловить? Правда, задерживать положено всех, кто пытается перейти линию, но как мы узнаем, именно их задержали или нет?
Редер звонко шлепнул себя по лысине и еще более оживился:
— Вот старая лоханка! Меня же просили передать все, что о них известно и что мне сообщили. Оба — не старше тридцати лет. Один высокий, другой среднего роста. Высокий — рыжий, а второй — шатен, у маленького на правом виске — большая бородавка...
Редер замялся. Все это он сказал очень быстро, словно собирался перечислить несметное количество примет. Но, сказав о бородавке, почесал за ухом и развел руками:
— Ну, вот, кажется, и все!
— Не так уж много.
— Маловато, — признался Редер. — А что же больше скажешь. Фамилии, говорят, не имеют значения — их у каждого по дюжине, да мне их и не назвали. Одежда и вовсе не может служить приметой... Что же я еще скажу?
Редер закурил предложенную сигарету, заложил руку за жилет и зашагал по комнате, словно показывая этим, что ждать от него больше нечего. Он старался досуха протереть лысину, но платок промок, а лысина так и блестела от пота.
— Значит, ловить всех рыжих и черных с бородавкой? — пошутил лейтенант.
— Вот именно! — засмеялся Редер. — Ловите, а я — человек штатский. Мне велели передать — я передал. Дальше — ваше дело.
При всем желании старик ничего не мог добавить к сказанному и, не желая мешать срочному делу, ушел.
До наступления темноты оставалось часа четыре, но медлить нельзя было ни минуты. Часа через полтора-два хорошей ходьбы эти молодчики могли оказаться в районе охраны блюменбергской заставы, если они действительно думали совершить переход линии здесь. И еще хуже, если им удалось подъехать на попутной машине. В этом случае они где-то возле линии или уже перешли ее.
На линию срочно были выставлены тщательно замаскированные секреты. Солдаты, подробно проинструктированные, отправлялись на свои места незаметно, поодиночке. День выдался на диво спокойный: за целые сутки — ни одного задержанного.
На заставе, кроме повара, дежурного телефониста, часовых и их сменщиков, никого не осталось. Но и на линий солдат не было видно. Все они надежно укрылись на своих постах и напряженно следили за местностью. Оживление царило только вначале. Потом, когда люди просидели в укрытиях часа три, возбуждение постепенно улеглось.
Несильный ветер, весь день игравший ржаными колосьями, к закату солнца притих совершенно, и наступила полнейшая тишь.
В томительном ожидании вестей с линии Грохотало провел несколько часов, но ничего не дождался. Нетерпение заставляло его часто справляться по телефону на соседних заставах, не обнаружены ли там перебежчики.
В сумерках, соблюдая строгую очередность, солдаты приходили на ужин и, подкрепившись, возвращались на свои места. С вечера, часов до двенадцати, из-за холма неярко светил крутобокий месяц. С наступлением полной темноты изнуряющее ожидание сделалось невыносимым.
Рассудив, что делать на заставе все равно нечего, Грохотало отправился на линию. После духоты прокуренной комнаты ночная свежесть поля была особенно приятна: она навевала бодрое спокойствие. Спешить некуда. Тишина стояла такая, что даже шуршание выгоревшей травы от собственных шагов было подобно грохоту железной крыши, когда по ней идешь. Володя подымался в гору, к четвертому посту, где находились Фролов и Карпов.
Кроме основного пароля, на заставе назначался еще свой, дополнительный, которым лейтенант пользовался при ночном обходе. Это удобно в тех случаях, когда на посту обнаруживали приближающегося издали на слух. На расстоянии называть пароль нельзя, выполнять формальности и шуметь — нежелательно. А второй пароль позволял узнавать своих далеко, даже не видя их. В тот памятный день дополнительным паролем был короткий свист суслика.
Клевер по левую сторону дороги убрали, а землю вспахали. Грохотало свернул на пахоту и, осторожно ступая по мягкой почве, почти перестал слышать шум своих шагов.
Как ни бесшумна была его поступь, как ни черна была ночь, все же в полусотне метров от линии его присутствие обнаружили. Это радовало и успокаивало, но не снимало напряжения.
Фролов и Карпов лежали саженей за десять друг от друга, причем Фролов лежал головой на северо- восток, а Карпов — на юго-запад.
— Знаете, даже глазам больно, и в ушах стучит, — пожаловался Фролов. — Кажется, не дождаться конца этой ночи...
Он сообщил, что сосед слева тоже увеличил число постов, и крайний из них находится совсем близко. Минут пятнадцать назад на их участке был шум. По цепи прошел слух, что кого-то задержали, но кого — неизвестно.
Карпов очень уютно устроился в борозде, прикрытой сверху сухими стеблями, и мог в своем убежище поворачиваться как угодно.
— Шли бы вы домой, товарищ лейтенант, — шептал Карпов. — Тут и нам-то нечего делать. Видать, обошли они нас. А может, где в другом месте влипли...
— Гадать не будем. Вот так придется смотреть и слушать до тех пор, пока не узнаем точно о судьбе этих молодчиков. Не провалились же они сквозь землю.
Карпов зашептал еще что-то, но лейтенант не расслышал, направляясь на восток вдоль линии, по скату холма. Почти к самой проволоке подступила стена невысокой ржи. В этом месте легче следить за любым передвижением, так как спелые колосья выдали бы своим шумом.
Полоса ржи протянулась нешироко. Здесь несли караул Жизенский и Колесник. Они засели на краю полосы, надев на головы венки с колосьями, и могли наблюдать, не выдавая себя. Но в основном приходилось полагаться на слух.
Дальше на вспаханной полосе, припав к земле, лежали Таранчик и Соловьев, тоже сравнительно далеко друг от друга.
— Где их там носит! — шептал Таранчик. — Шли бы, что ли, скорее.
— Если бы я знал, где они, — ответил ему лейтенант, — то, кроме обычных постов, здесь никого бы не было. Это тебе не контрабандисты с пивом да на телеге.
Таранчик лежал в глубокой борозде, почти не замаскировавшись, но и так его можно было заметить не более чем за десяток шагов.
Ниже по склону находился секрет следующей пары: Земельного и Журавлева.
Передвигаясь от поста к посту, от секрета к секрету, то согнувшись, то по-пластунски, Грохотало устал. От непривычно сильного напряжения в мышцах рук и ног появилась ноющая боль.
К этому времени небо на востоке чуть-чуть посерело, хотя на земле властвовала еще гнетущая темнота. Отдохнув минут десять возле Журавлева, лейтенант двинулся дальше, но не успел отползти и пятнадцати саженей, как сзади услышал крик Таранчика:
— Вот они-и!
...Таранчик заметил, что по кромке пахоты кто-то ползет. Не двигаясь с места, он издал короткий свист суслика. Ответа нет. Помедлив немного, различил, что темное пятно довольно быстро приближается. Решил подпустить ближе и... Едва он обнаружил себя, поднялись две фигуры — высокая и поменьше — и бросились к нему.
Меньший с силой метнул в Таранчика нож с короткого расстояния и угодил ему в левую половину груди. В это время и крикнул Таранчик. Соловьев сзади оседлал нападающего и, захватив его шею обеими руками, душил изо всех сил. А тот, стараясь освободиться, шаг за шагом двигался к проволоке...
Когда лейтенант подбежал к месту происшествия, исход дела был уже предрешен. Жизенский и Соловьев связали пойманного. Колесник и Земельный сорвали с проволочного забора второго перебежчика, бешено оборонявшегося ножом. Земельный выбил прикладом нож, и бандита тут же связали.
Солдаты окружили Таранчика. Кто-то засветил фонарь. Таранчик лежал, широко раскинув руки, с неестественно подвернутой ногой. Лицо бледно и сурово, усы казались темнее, чем обычно. Земельный
