поплыло и затянуло меня во мрак. Последним, что я запомнил, было как он поднялся на колени и его целый глаз сверкнул из-под кровавой завесы. Он снова вскрикнул, и, уже теряя сознание, я успел увидеть, как он, шатаясь, уходит прочь.
Глава девятая
Меня разбудило тепло солнечных лучей на лице — это было отнюдь не то пробуждение, что наступает после доброго ночного сна, но внезапно обрушившийся на меня внешний мир: полное забвение, а в следующий миг шум, запахи, жар и головокружение. Я лежал на спине, подо мной было что-то мягкое. Я смотрел вверх, на небо ярко-синего цвета, и моей первой мыслью было, что я проспал много часов подряд, проспал начало занятий и в школе меня непременно здорово накажут. Потом я заметил, что все вокруг покачивается, и хотя голова у меня кружилась, как после хорошей пьянки, вызывающие тошноту подъемы и спуски проистекали откуда-то снаружи, а не только изнутри меня самого. Я стал оглядываться по сторонам, но острая боль в шее заставила меня прекратить это занятие. Я скрипнул зубами и повернул голову немного вбок. И увидел нечто. Ствол дерева, весь опутанный веревками. Нет, не дерево, скорее, высокий и толстый столб, на котором болталось огромное грязно-белое полотнище, надуваемое ветром. Это был парус. Сделав такое открытие, я резко поднялся и сел, и мое тело тут же восстало, отреагировав целым букетом приступов ноющей, острой и скребущей боли. Я слабо вскрикнул. Но, но всей видимости, был жив, так что сделал над собой усилие и еще раз огляделся.
Да, я оказался на корабле. Единственные суденышки, на которых я когда-либо плавал, были маленькие челноки — обтянутые кожей ивовые каркасы, — на таких ходят рыбаки по Дарту. Можете себе представить, в каком я пребывал замешательстве. Мне казалось, будто я нахожусь на плавучем острове из дерева. Я лежал на куче овечьих шкур, которая, как я успел заметить, еще здорово пахла дубильней. Палуба корабля простиралась передо мной на несколько ярдов, а за ней виднелось поднимающееся и опускающееся море. Позади палуба упиралась в стену, которая тянулась прямо к солнцу. Когда мои органы чувств пришли в норму, я увидел, что повсюду снуют люди, занятые делом — тянут за веревки, катят бочки, таскают мешки, скребут палубу. Ветер свистел в снастях, где-то внизу плескалась вода.
Голова болела, лицо тоже. Я осторожно ощупал себя. Уши были горячие и на ощупь распухшие, но я слышал. На лбу красовалась шишка размером с куриное яйцо. Нос онемел, и прикасаться к нему было ужасно больно: дышалось еще ничего, но попытки его наморщить оканчивались плачевно. Я ощупал его, очень осторожно — форма вроде не изменилась, правда, на переносице была приличная ссадина, и я даже почувствовал, как кость скребется о кость, и перед глазами поплыл серебристый туман, предвещая обморок. Но тут чья-то рука силой пригнула мне голову к коленям, и мир вновь обрел форму и цвет.
— Жив, стало быть, мастер Петрок? Очень рад, но не настолько, чтобы плясать от радости. Добро пожаловать на борт «Кормарана».
Говорил он чисто, но как-то странно. Был у него какой-то акцент, похожий на французский, но не совсем. Кажется, я слышал его раньше, но только где…
— Выпей-ка вот это. — И у меня перед носом появилась фляжка. Выбора особого не было, так что я отпил глоток. Жидкость оказалась густая и крепкая, похожая на выдержанный мед, насыщенная разными ароматами, но что это такое, я по вкусу не определил и сделал еще глоток, побольше. Стоявший надо мной человек засмеялся: — Нравится? Выпей еще. Тебе не повредит.
Мед уже бурлил у меня в крови, и чувствовал я себя гораздо лучше. Намного лучше, точно, это я понял, когда взглянул в лицо человека со странным акцентом.
Солнце стояло у него за спиной, и сначала я видел только свечение вокруг его кудрявых волос. Волосы были темно-каштановые, и лишь позднее я заметил, что в них здорово просвечивает серебро. Кудри обрамляли темное лицо с морщинами, чисто выбритое, со сверкающими графитово-серыми глазами, которые, казалось, пригвождали меня к палубе. Ястребиный нос, широкий, улыбающийся рот и очень белые на фоне загорелого лица зубы.
Именно его улыбка — первая увиденная мной за целую вечность — полностью привела меня в чувство. Я был жив, кажется, не слишком серьезно ранен и находился во власти человека, который улыбается, смеется и угощает крепким питьем. Меня охватила огромная радость, волной прокатилась от кончиков пальцев до почти заросшей тонзуры. Я кое-как поднялся на подкашивающиеся ноги и попытался потянуться. В шею тут же ударила боль, и человек с белыми зубами ухватил меня за правую руку, помогая удержаться.
— Стой, не дергайся. Извини, надо было тебе руку на перевязь повесить.
— Руку? Болит-то вовсе не рука, — сказал я.
— Тебя пырнули ножом, парень. — Он легко коснулся моего левого плеча, где мышцы поднимаются к шее. — Клинок прошел вот здесь. Повезло тебе. Чуть ниже — и он проткнул бы легкое. Чуть в сторону… — И он провел пальцами по моей шее, туда, где сильнее ощущался пульс. — Нож был очень острый и узкий, так что рана получилась весьма аккуратная. Не дергайся особо, и все заживет через несколько дней.
— Ты друг Адрика? — спросил я.
— Мишель де Монтальяк. Иногда меня кличут просто Француз, а также Жан де Соль. Рад с тобой познакомиться, мастер Петрок. Жиль рассказал мне о вашем приключении.
Тут я все вспомнил. И тяжело осел на овечьи шкуры. Де Монтальяк опустился на колени рядом.
— Вряд ли это можно назвать приключением, сэр. Я пребывал в настоящем аду с тех пор, как… уже не помню сколько времени. И тащил туда за собой других. Билла, брата Адрика… А что Жиль? Его убили?
— Насчет Жиля не беспокойся. Он в порядке и вполне способен о себе позаботиться. Равно как и Расул и Павлос.
— Это они меня сюда принесли? — спросил я.
— Нет, это я тебя нашел. Ты… — Он помолчал секунду. — Ты добежал почти до самого нашего трапа. Я подоспел как раз вовремя. Хотя ты и сам неплохо выступил, без всякой посторонней помощи.
— А что сэр Хьюг? Тот, который на меня напал?
— Ага! Кажется, ты выбил ему глаз. Я бы с удовольствием догнал его и перерезал глотку, — тут я дернулся, потому что он резко провел ладонью себе по горлу, — если бы не появились Жиль и его парни, а за ними по пятам не гналась стража. Но в любом случае он скорее всего уже мертв. Должен признаться, все эти последние три дня я просто сгорал от любопытства… — Де Монтальяк заметил мое удивление и пояснил: — Тебя вовсе не нынче ночью сюда притащили. Мы уже два дня и две ночи как вышли в море, Петрок. Сначала ты был без сознания, и мы очень беспокоились, но потом поняли — ты просто спишь, и не стали тебя будить, ждали, пока сам проснешься.
Я изумленно помотал головой. Это был самый длинный, самый полноценный сон за бог знает сколько времени! И спал я на борту корабля, в окружении совершенно незнакомых мне людей! Но кое-что из слов этого человека заставило меня посмотреть на него более внимательно.
— Так вы знакомы с сэром Хьюгом де Кервези, сэр? — осторожно осведомился я.
— Знаком? Более того! Я его очень хорошо знаю, по крайней мере в определенном смысле. Но мы не друзья. И никогда друзьями не были.
Видимо, на моем лице отразился ужас, который я ощутил при упоминании сэра Хьюга. И у моих губ тут же снова появилась фляжка. Я немного отпил. Рыцарь продолжил успокаивающе:
— Солнышко сияет. Ты в полной безопасности. Он не может пуститься в погоню. — И потрепал меня по плечу. — Хочешь, покажу тебе корабль? Потом поедим и поговорим.
Немного погодя меня переодели в чистую одежду и усадили на обитый кожей стул в каюте де Монтальяка. Мою красивую котту, всю перемазанную кровью и прочей дрянью, отдали одному из матросов, который усомнился, можно ли ее спасти. Потом де Монтальяк провел меня по кораблю. Под главной палубой было длинное, скудно освещенное пространство, где на подвесных койках спали матросы. Здесь витал тяжелый запах пота, несло застоялыми, но не противными ароматами кухни. В углу, отгороженном занавеской, стояли кувшин с водой и большая лохань. И висела чистая одежда: свободные штаны из парусины длиной до колена, матросская рубаха и котта без рукавов, из овчины. Там меня и оставили, дав
