держу.
— Слышишь, «максимки» застучали?
Андреев сдвинул на затылок ушанку, нацелил стереотрубу на блиндаж и, не скрывая охватившего его удовольствия, растягивая слова, подал команду:
— Р-р-асчет, по места-а-ам!
— Готово, — через какие-то секунды доложил связист.
— По блиндажу фашистских офицеров. Прицел... угломер... первому... один снаряд, огонь...
Где-то позади раздался глухой, короткий гул, похожий на тяжелый вздох, и над наблюдательным пунктом с легким посвистом и шорохом, схожим с полетом быстрой птицы, пронесся невидимый снаряд.
— Хорошо! — подбадривал сам себя Андреев и долго не отрывался от стереотрубы. — Пускай не думают, что я их щупаю, а то разбегутся раньше срока.
Второй разрыв расцвел почти у самого блиндажа с небольшим перелетом, и тогда Андреев, уменьшив уровень на самый ничтожный «00», торопливо крикнул:
— Два снаряда... десять секунд выстрел... огонь!
Сначала полетели бревна, а второй разрыв поднял в воздух вместе со щепой и комьями земли какое-то тряпье.
— Стой, записать установки! Цель двадцать четыре. Уничтожена. Считать репером.
Так в течение полутора часов артиллеристы неторопливо и методично вели одиночный орудийный огонь по пулеметным гнездам, по противотанковому орудию, пока Курганов не приказал прекратить обстрел.
И снова над траншеями, огневыми позициями нависла великая тишина — предвестница новой бури. Артиллеристы молчали долго, очень долго. Одинокая фашистская «рама» появилась в небе, старательно выискивая подозрительное. Но на земле — ни транспорта, ни людей, ни орудий — ничего. Вымершие деревни, белые деревья, белые дороги. Покой. И чтобы уж совсем успокоить «раму», по ней, когда она провокационно снизилась на непозволительную дистанцию, из-под какой-то мохнатой сосны яростно застрочил трассирующими пулями дежурный ручной пулемет, специально установленный для стрельбы по самолетам. «Рама» проворно, как огромная стрекоза, шарахнулась в сторону и, набрав высоту, медленно ушла к солнцу. Враг не заметил готовящегося удара.
На наблюдательном пункте напряженно ожидали приказа. Связисты проверяли в который раз запасные телефонные аппараты и катушки связи. Разведчики покрепче пристегивали бинокли, щелкали затворами винтовок и пистолетов, запихивали за борты ватников ручные гранаты. Вся эта суета прекратилась с командой Курганова:
— По местам! Зарядить! Натянуть шнуры!
Вслед за этой командой в тылах раздался какой-то непривычный, незнакомый и очень тревожный рокот. Над головами артиллеристов пронеслись стремительные длинные огненные языки, и тотчас у фашистов началась фантастическая пляска огня, сопровождаемая частым и оглушающим грохотом. В этом море огня и грохота метались фигуры фашистских солдат, бежали, падали, ползли и снова бежали.
— Да ведь это «катюши», — крикнул кто-то из разведчиков восхищенно.
После десятиминутного шквального огня всей артиллерии поднялись стрелки и побежали к селу, откуда уже начали бить немецкие пулеметы. И тогда, передав на время управление огнем передовым наблюдательным пунктам, управленцы устремились вперед.
За передовыми траншеями их обогнала полусотня конников, невесть откуда вымахнувшая на статных конях. Берегового чуть не сшиб с ног всадник с черной буркой на плечах, и, хотя всадник пронесся с быстротой ветра, Береговой все же узнал в нем капитана Орлова. «Значит, не расстрелял его «батька» за потерю мундира», — мелькнула мысль, и тут же невидимая сила свалила Берегового с ног.
— Эх ты, проклятая! — застонал кто-то позади.
Береговой, оглянувшись, увидел связиста. Боец лежал, опрокинувшись на катушку с кабелем, и судорожно пытался встать. Шапки на нем не было. Из-под волос сочилась алая струйка... Шингарев опередил командира дивизиона, приподнял раненого, и в руках его замелькала розовая марля индивидуального пакета.
Шингарев догнал Берегового уже на пункте командира взвода управления и прокричал ему в самое ухо:
— Бачитэ кухню? Из-под нэй пулемет строчит.
И только после того, как взлетела кухня вместе с пулеметом, он спокойно добавил:
— Той связист сам пишов до санчасти. Рана пустякова, но его здорово оглушило: перестав слышать.
В отбитом у немцев селе Береговой неожиданно встретился с Орловым.
— Эй, артиллерия, — крикнул тот, — а ну ходь сюды!
Береговой, радостно улыбаясь, подошел. Кавалерист стоял, окруженный десятком своих товарищей, и держал под уздцы лошадей. Береговой не сразу распознал, что и кони, и орудие — немецкие. А капитан вдруг бросил поводья, подбежал и больно ударил по плечу.
— Чертяка!.. Я ж говорил, что встретимся... Здоров, здоров!
Он потянул Берегового к упряжке, возле которой стоял навытяжку весь немецкий орудийный расчет, и тоном щедрого хозяина предложил:
— Получай в подарок и лошадей, и орудие. А их заберу, не дам, — кивнул он на пленных. — «Батька» приказал доставить пять «языков». А я ему семь веду во главе с этой птицей. — Он черенком плетки ткнул в сторону офицера, стоявшего под охраной коновода особняком,
— Спасибо, товарищ капитан, только без снарядов она мне ни к чему, пожалуй.
— Да за тим углом этих снарядов куча.
И не успел Береговой оглянуться, как Шингарев уже зашептал за его спиной:
— Правильно. Целый штабель. Я все проверил.
Когда орудие увезли, Орлов минуту стоял в раздумье, потом взял друга под руку.
— Ходим!
Они примостились за стеной дома, у снарядов, укрывшись от ветра.
— Выпьем за нашу победу и за встречу после победы, — вполголоса, но почти нараспев произнес капитан.
По очереди они выпили из фляги, и нестерпимо холодная влага обожгла грудь. Закусить было нечем, и они жадно глотали зажатый в пригоршни снег.
— Эх, правильные вы воины, здорово фашисту всыпаете, — вытер усы Орлов. — И генерал у вас — сила. Наш с ним крепко подружился. Панфилов, говорит, не отходит и наступать обучает. Вот подкрепят его, рванется он со своей пехотой вперед — на конях не обгонишь.
Друзья крепко пожали друг другу руки, и соединившая их война снова разлучила обоих, быть может, навсегда.
2
Об Амре Сырбаеве горевали и во взводе разведчиков, и в группе истребителей танков Талгарского полка, куда он недавно был переведен по собственной просьбе и где успел уже завоевать всеобщее расположение веселостью характера, сметливостью, трезвою, не по летам, рассудительностью.
Товарищи не знали, где и как погиб Сырбаев. В последний раз кто-то видел его с ручным пулеметом на западной окраине Буйгорода, а потом он исчез, и о нем уже никто не мог ничего сказать определенно. Не знал ничего и комиссар Петр Васильевич Логвиненко.
И вдруг Сырбаев появился. В обожженной шинели, с опаленными бровями, только ресницы уцелели. Теперь они казались особенно густыми и черными. Как о чем-то обычном, будничном он рассказал товарищам:
— Не помню, как я очутился на колокольне. Вокруг пальба, беготня. Помню, что после бомбежки в Буйгороде загорелось много зданий и в соседней улочке появились немцы. Ну, я полыхнул из своего «ручника» на полный диск. Шарахнулись они, а потом в колокольню начали грохать из противотанковой
