бомбёжек с водолётов. А затем и сдать его. Оперативная карта в Забоне кричала о том же разноцветными флажками, мигающими огоньками и зелёными вспышками на местах, где значились неприятельские аэродромы: каждая вспышка означала посадку нового водолёта-бомбардировщика. Я молчал. Меня окружали защитники города. Я не мог им сказать, что не верю в устойчивость их защиты. Зато Пеано уверил их, что с Западного фронта движутся хорошо вооружённые дивизии, с восточных заводов скоро подойдут батареи полевых метеогенераторов — потоп низвергнется на врага, когда он вступит в низины перед городом.
Всё это верно, конечно: и дивизии перемещались на север, и на заводах спешно заканчивали сборку новых метеогенераторных установок, и все запасы сгущённой воды направлялись в Забон. Лишь одного не сказал Пеано: и враг это всё знает. И если малоизвестный нам пока Фердинанд Ваксель не дурак, не лентяй, не медлителен — а как нам хотелось бы видеть его таким, — он выиграет в том, в чём мы сегодня всего слабей: в расчёте времени. Он всё мог сделать скорей, чем мы, он просто был ближе к Забону, чем наши маршевые дивизии, чем наши метеогенераторные заводы, чем те предприятия и города, где мы срочно изыскивали энерговоду. Я на его месте использовал бы эту фору во времени. У меня не было оснований считать, что Фердинанд Ваксель глупее меня.
— Хочу ознакомиться с разведывательными цехами, — сказал я Павлу.
Уже давно прошло то время, когда я удивлялся приборчикам капитана Павла Прищепы и тщетно допытывался секрета их конструкции. Теперь мне по должности надлежало всё знать о них. И я сам подписывал приказы, превращавшие кустарные мастерские, изготовлявшие такие аппараты, в хорошо оснащённые заводы. И присваивал этому производству высший приоритет, и ассигновывал полковнику Павлу Прищепе такие суммы, от которых у моего друга капитана Прищепы застопорило бы дыхание и помутилось в глазах, но которые полковник с возмущением называл мизером и жаловался Гамову, что я недооцениваю нужды разведки.
Мы с Пеано шли за Павлом, а впереди двигались два офицера, предъявлявших охране разрешение на вход то в одну, то в другую дверь — для каждого помещения требовался свой пропуск. Лаборатория ближней разведки размещалась на девятом этаже Штаба обороны Забона — четыре оперативных зала, уставленных командными приборами, и один обсервационный. Оперативные залы ни меня, ни Пеано не интересовали, в них переводились на машинный язык директивы, какие мы сами вырабатывали. Но в обсервационном зале мы задержались. Здесь высвечивались все действия противника в районе Забона.
Обсервационный зал напоминал обычные залы только по названию, а реально был овальным туннелем, густо уставленным самописцами. Несколько перегородок — от пола до потолка — разделяли выпуклую стену на отсеки: «Юг», «Юго-запад», «Запад», «Северо-запад», «Северо-восток». Перед пультами, наблюдая за картиной своего района, сидели по два разведчика.
— Двенадцать приборов на одного разведчика, не много ли? — спросил Пеано.
— Можно и больше, но нет нужды, — ответил Павел. — За самописцами и интеграторами не наблюдают. Дежурные следят лишь за своими личными датчиками на территории противника.
Я смотрел на цифры, вспыхивавшие на одном из интеграторов в отсеке «Юго-запад». На этом направлении Фердинанд Ваксель развернул наступление, уровень на интеграторе показывал чуды железа, перемещавшегося по шоссе № 13, — танков, автомашин, электроорудий, резонаторов, импульсаторов, вплоть до гвоздей в сапогах солдат. Датчики не расчленяли, сколько металла приходится на каждый вид снаряжения и оружия, только «железный вес». Я глядел, как быстро скачут цифры на счётчике, и мысленно видел шоссе, заполненное людьми и машинами — большие, очень большие силы бросал главнокомандующий кортезов на Забон! Гамов не захотел добровольно сдать город. Сумеем ли мы отстоять его? Найдём ли защиту от такой лавины людей и металла?
Павел показывал Пеано металлический стерженёк — по виду обыкновенный гвоздь. Это и был интегратор продвигающегося мимо него железа.
— Такие датчики вбиты в деревянные столбы, присыпаны землёй вдоль дорог, приварены к фермам мостов. Найти их трудно, а ещё трудней расшифровать их передачи.
— А личные датчики? — выспрашивал Пеано.
— Принцип тот же. Интегратор и воспринимающий аппарат. Просто для большей секретности личный датчик настроен на индивидуальное биополе разведчика либо на его столь же индивидуальный приёмник.
— Понял. Личный датчик осуществляет связь дежурного разведчика с его агентами на территории противника. Так?
Я подошёл к сектору «Северо-восток». Здесь висели такие же приборы, только их было поменьше — этот сектор высвечивал территорию Нордага, не то нашего нерешительного союзника, не то столь же нерешительного нейтрала. В этой небольшой стране руководители меньше публично кляли Кортезию и не распинались в любви к нам. Но зато, в отличие от других соседей, не выпрашивали ни товаров, ни денег. Президент Нордага даже не приехал на конференцию — прислал одного министра.
Меня встревожили показания интеграторов «Северо-востока». На дорогах, примыкавших к нашей границе, перемещались слишком большие массы металла. Вудворт предупреждал, что любой союзник может превратиться в открытого врага. Нордаг, если и не превращался во врага, то основательно укреплял свою пограничную оборону.
— Возвращаемся в штаб, — сказал я Прищепе и Пеано.
В штабе я вызвал по видеотелефону Гамова.
— Положение грозней, чем я опасался, — сказал я. — У Вакселя больше сил, чем мы предполагали. И мне не нравится, что на границы Нордага интенсивно выдвигаются войска. Потребуйте от Штупы срочной готовности к большому метеоудару. Пеано вылетает в Адан торопить действия на Западном фронте, я остаюсь в Забоне.
— Оставайтесь. О ваших подозрениях относительно Нордага информирую Вудворта. Мне давно не нравится ледяная сдержанность нордагов, но Вудворт к ним благоволит.
Штупа прилетел в ту же ночь. К утру пришёл состав с метеогенераторами. Штупа приступил к монтажу метеоустановок. Я попросил его явиться ко мне в штаб.
— Когда начнут действовать метеогенераторы? — спросил я.
— Спустя двое суток мы разыграем такой ураган, что у кортезов слетят все каски с голов, — ответил Штупа.
— Спустя двое суток кортезы подойдут к возвышенностям вокруг города, к нашей последней линии обороны. Казимир, — сказал я, пренебрегая условностями обращения, — ветром армию Вакселя не сдуть. Её надо потопить в низинах! Только это может вызволить Забон до подхода дивизий с Западного фронта.
Штупа ответил не сразу. Он очень изменился, наш министр погоды Казимир Штупа. Ещё недавно я встречался в квартире генерала Леонида Прищепы с другом его сына — миловидным военным метеорологом, почти юношей Казимиром. Он тогда казался ещё моложе своих лет. А сейчас передо мной сидел человек, утративший всю прежнюю миловидность, утомлённый, хмурый, неразговорчивый. Он был много старше своего возраста.
— Сколько надо дней потопа? — спросил он.
— На полное сосредоточение идущих на подмогу дивизий — две недели. Первая дивизия подойдёт через неделю.
— О двух неделях и не мечтать. И неделю не обеспечу.
— Сколько же дней вы гарантируете?
— Три, максимум четыре.
Теперь замолчал и я. Четырёх дней ливня могло не хватить.
— Хорошо, — сказал я. — В смысле плохо, а не хорошо. Раз так, не будем торопиться с ливнем. Хляби небесные разверзнем, когда кортезы начнут карабкаться на высоты. Это даст нам выигрыш в сутки.
Штупа ушёл на монтажную метеоплощадку. В штабе мне выделили отдельную комнату со стереоэкраном во всю стену и пультом набора информации. Теперь на своём экране я мог продублировать любой интегратор и самописец подземной разведывательной лаборатории — каждому прибору отвечала своя комбинация цифр на моём пульте.
Маршал Ваксель дошёл до такой наглости, что не сбивал летающих над ним аэроразведчиков. Он был
