секретам. Но в этих двух души не чает. Тучку с неба потребуют, стянет на землю без метеогенераторов!
— Странно. Павел не говорил мне о лаборатории иномиров.
— Ничего странного! Как с тобой поговорить? Даже министры записываются на приём. К Гамову легче попасть, чем к тебе. И безопасней.
— Безопасней? Что за чушь, Николай!
— Безопасней! С Гамовым можно поспорить. А с тобой? Докладывать тебе можно, а спорить — нет! Гамов, если надо отказать, а обидеть не хочется, говорит: «Хорошо бы вам получить санкцию Семипалова». А ты спокойно отказываешь.
— Интересные вещи узнаю о себе. Ладно, воротимся к двум безумным гениям. Для чего ты рассказал о них?
— Павел просил. Лаборатория иномиров — дело от войны далёкое. Но если тебе в нынешнем одиночестве станет скучно, и ты вспомнишь, что создал когда-то свою лабораторию, то почему бы тебе не познакомиться и с работами этих двух инженеров, может, найдёшь в них что интересное.
— Что у тебя ещё, Николай?
— Пока всё. Если понадоблюсь, вызывай через Павла.
Я смотрел на небо. Небо, чахоточно бледное, проступало сквозь кроны больших тёмных деревьев. Ни отблеска склоняющегося солнца, ни единой звёздочки, вышедшей на вечернее дежурство, ни даже намёка на тучки. То ли Ваксель не нагонял сюда свои циклоны, то ли Штупа охранял этот край бдительней, чем саму столицу… Я нащупал в кармане интердатчик, совмещённый с видеоскопом, приборчик вроде того, каким снабдил меня Павел во время нашего прорыва из тыла. Я набрал код Павла. На экранчике засветилась какая-то многокрасочная схема, а из центра схемы донёсся бесполый машинный голос:
— Министр в командировке. Что записать?
— Запишите, что я чувствую себя хорошо.
Я спрятал интердатчик и задумался. Сперва о снабжении армии водолётами, трудностях у Штупы — резервы энерговоды у него таяли. И утешился — скоро, скоро последний водолёт перелетит на свою базу, и тогда все энергозаводы будут работать на Штупу — и горе Вакселю! И ещё я думал, удалась ли наша хитрая маскировка — объявить Бернулли и меня предателями своих стран? Павел сказал, что Аментола открыл шлюзы помощи нашим изменившим союзникам. Значит, удалась! А надолго ли? Аментола может потребовать от них срочного выступления. Пример Кондука для них страшен, но и требования президента не отринуть. Если южные соседи ринутся на нас раньше, чем мы на Вакселя, удар наш много потеряет в эффективности.
Вскоре я устал от политики. Переход в небытие, даже обманный, дался нелегко, мысли быстро теряли остроту. Я стал думать о Елене.
Я видел, как она стояла в камере в ту последнюю минуту нашего свидания. Её лицо исказилось, глаза сверкали, она вдруг стала очень некрасивой. «Ненавижу тебя! — говорила она. — Боже, как я тебя ненавижу!» Это нелегко пережить.
— Хватит! — крикнул я на себя. — Всё идёт, как и должно идти!
Я сделал несколько шагов по дорожке. Ноги всё же не обрели прежней крепости, в икрах скоро заныло. Я был один, если не считать деревьев, кустов, оставленной позади скамейки да какой-то тусклой звёздочки, выбравшейся на темнеющий небосклон. Вот так бдительная охрана, подумал я и негромко проговорил:
— Григорий, вы где?
Он мигом возник из кустика, как демон из бутылки.
— Вы меня звали, генерал?
— Звал. Но как вы услышали, я не кричал.
Ухмыляясь, он показал на кругляшок, приклеенный возле уха.
— Настроен на ваш голос. Как бы ни сказали, услышу.
— Спасибо, что предупредили, Григорий. А как сделать, чтобы вы не слышали моих бесед с другими?
— На открытом воздухе нельзя, — сказал он честно. — Если специально не выключить приёмник. А у себя в кабинете вы экранированы. Там вызываете меня нажатием кнопок на столе или видеоскопе. Разрешите вопрос. Вы меня позвали? Что я должен сделать?
— Знаете ли вы двух учёных, работающих поблизости?
— Два чудака. Невообразимые люди!
— Нельзя ли попросить их ко мне?
— Когда доставить обоих?
— Попросить, — повторил я. — В мою комнату, чтобы вы нас не подслушивали.
Он проводил меня до дома и уселся на веранде. Не было заметно, чтобы он торопился выполнить мою просьбу. Вероятно, он незаметно для меня передал её другим охранникам.
2
В комнате стояло несколько спальных кресел и диван. Спальными я назвал их потому, что погружение в их просторные недра быстро вызывало сон. Диван был жёстким, как скамья, ко сну он никого не клонил. Я погрузился в кресло и задремал. Меня разбудил шелест. Передо мной стояли двое мужчин, один водил ногой по паркету — деликатно создавал пробудивший меня шум. Они дружно заулыбались, чуть я открыл глаза.
— Бертольд Швурц, ядрофизик, — сказал один и поклонился, не приближаясь и не протягивая руки.
— Бертольд Козюра, хронофизик, — и этот поклонился без рукопожатия.
С полминуты я рассматривал обоих, забыв, что сам вызывал их. Они терпеливо ждали моего вопроса.
— Метафизиков среди вас нет? — спросил я.
— Мы даже не мистики, — отверг подозрение Бертольд Швурц, — мы учёные.
— Экспериментаторы, — дополнил Бертольд Козюра. — это, знаете…
— Знаю. Сам работал в лаборатории. Но о вашей услышал только здесь. Давно вы существуете и что изучаете?
— Мы очень секретные, о нас не сообщают, — разъяснил Бертольд Швурц.
— Мы очень важные, — дополнил Бертольд Козюра. — В смысле перспектив наших исследований.
— Нас создал маршал Комлин, — продолжал Швурц. — Он считал, что наш успех может изменить весь ход истории. Мы тоже так считаем.
— Нас финансирует полковник Прищепа, — дополнил Козюра. — Он уверен, что наша работа оправдает любые затраты. Мы с ним согласны.
— Очень рады ввести вас в курс наших великих открытий, — это сказал Бертольд Швурц.
— Счастливы не откладывать этого дела, — возгласил Бертольд Козюра.
— Начинайте вы, — предложил я Швурцу. — Ядрофизик, не ошибаюсь?
— Да, физика ядра. Новая наука, у нас о ней ещё никто не знает. Кроме нас двоих, конечно.
— Никто не знает у нас? Где же тогда знают?
— Об этом скажет мой друг Козюра, он хорошо изучил запределье нашего мира. Начать ему?
— Я уже сказал — начинайте вы.
Кроме имён, у обоих физиков было ещё одно общее свойство — и оно первое привлекало глаз: ни одна волосинка не омрачала их сияющих черепов, даже цвет кожи на головах был одинаков — голубовато-желтоватый, резко отличный от розоватости лбов и щёк. В остальном оба физика были люди как люди: один непомерно высок и худ, другой столь же непомерно низок и толст, один длинно- и узкорук, другой короткорук и широкопал.
— Осмелюсь доложить, генерал, — излагал толстый ядрофизик, — что на нашей планете основной
