Стыдись!
И он ставит Подгурину единицу.
— С колышком вашу милость поздравить позвольте! — говорит Янко.
Верста показывает Янко исподтишка кулак и с угрюмым видом садится на место.
— Раев! Назови мне реки Южной Америки.
Кира встает, берет линейку и подходит к географической карте.
Счастливчик знает урок, отвечает бойко. Вчера он все реки Америки прошел с Мик-Миком.
Лицо Пыльмина проясняется.
— Хорошо! — говорит он с довольной улыбкой, отпуская Киру на место.
— Бурьянов! — вызывает он. Калмык, посвятивший все утро устройству 'фокусов и чревовещания', не успел повторить урока. Реки выскочили у него из головы, и он начинает бормотать себе что-то под нос. Учитель сердится снова.
— Лентяй!.. Лентяй!.. — ворчит он с кафедры. С последней скамейки приподнимается кто-то и протягивает руку, всю в чернильных пятнах. Это Янко. Он тоже не знает из заданного урока ни полслова и, боясь, что его сейчас вызовут, решается на хитрость.
— Господин классный наставник! У Янко живот болит. Можно ему пойти в приемный покой к доктору? — говорит сам Янко, прячась за головами товарищей и стараясь подражать голосу Подгурина.
Но Петра Петровича обмануть трудно. Он говорит:
— Янко! В угол к печке ступай. А за неуменье держать себя в классе ставлю тебе единицу по поведению.
Пристыженный Янко шествует к печке.
Чья-то предательская нога выставляется в проход между партами. Янко не видит ноги, не подозревает хитрого умысла сделать ему «подножку», цепляется за ногу и летит на пол.
— А чтоб вас, — от неожиданности бормочет Янко, — и дойти-то как следует парубку до печки не дадут. Эх-ма!
Это выходит так неожиданно-забавно, что все хохочут. Даже строгий учитель не может удержаться от улыбки. У Ивася Янко есть драгоценная способность располагать к себе сердца добродушием и заразительной веселостью.
— Ну-с, ступай на место и не шали больше, — милостиво говорит учитель.
— Вот спасибо! — радуется Янко. — И живот прошел, не болит нисколько, — тихонько добавляет он, оборачиваясь к товарищам и строя уморительную гримасу.
Звонок. Урок окончен. Классный наставник расписывается в журнале, сходит с кафедры и читает отметки.
У Подгурина единица, у Янко единица, у Малинина три, у Раева пять.
— Берите пример с него, — заканчивает Петр Петрович, закрывая журнал. — Самый маленький среди вас, но учится лучше всех.
— Пять! Пять! — радуется Счастливчик. — Бабушка-то обрадуется. Ах, хорошо!
За каждую пятерку Кира получает от бабушки рубль. За каждую четверку — полтинник. Такой обычай бабушка завела с первого дня поступления Счастливчика в гимназию, не обращая внимание на доводы Мик-Мика, который старался доказать, что выдавать деньги за хорошие отметки неуместно.
Рублей и полтинников уже много набралось в копилке Киры. Когда их будет еще больше, он купит себе часы, настоящие, золотые, закрытые часы, как у взрослого. Это уже решено давным-давно у них с Мик-Миком. И больше никто, ни одна душа не знает об этом.
Большая перемена. Мальчики завтракают. Кира стоит у окна, с ним Помидор Иванович. Немного поодаль Аля Голубин. Аля не завтракает. У него печальный вид, он занят оттачиванием карандаша и весь, как кажется, ушел в работу. Но это только кажется, а на самом деле не то. Он голоден. Ах, если бы хоть кусочек булки с колбасой. Но увы — у него нет ничего.
Мать Али бедная, очень бедная вдова. Она бывшая учительница музыки, но сейчас у нее совсем нет заработка. Она отморозила как-то себе руки, бегая по урокам, и с тех пор ее пальцы потеряли необходимую для игры гибкость и быстроту. С тех пор она живет с сыном исключительно на пятнадцать рублей пенсии. Это очень трудно. Тут и комната, и обед, и чай, и стирка. Разумеется, давать ей завтраки сыну не из чего, и бедная мать отпускает своего Алюшку впроголодь в гимназию. О, как болит и томится ее душа при этом! Ведь он такой худенький, слабенький, ее Аля. Легко ли ему пробыть натощак с самого утра до трех часов дня, пока он не возвратится из гимназии к их скромному обеду? Но что будешь делать… Из пятнадцати рублей восемь идут на уплату за комнату, семь на все остальное. Едва-едва возможно жить впроголодь на эту сумму… До завтраков ли тут! Маленький Голубин отлично понимает это. И все-таки ему страшно хочется есть. И зависть берет глядя на мальчиков, которые с аппетитом уничтожают свои бутерброды.
Счастливчик тоже завтракает. Мик-Мику удалось, наконец, убедить бабушку не снаряжать для мальчика целую корзину с провизией. Ему дают вместо нее французскую булку, разрезанную вдоль, намазанную маслом, с начинкой из ветчины или рябчика, или куска телятины, или отбивной котлеты.
И от пилюль Мик-Мик избавил Счастливчика.
— Помилуйте, — говорил он бабушке, — да его с вашими пилюлями засмеют мальчики.
И пилюли отменили. Но зато…
Зато вместо пилюль в ранец Счастливчика няня каждое утро умудряется всовывать тщательно закупоренную и обвязанную в вату бутылку с горячим какао и маленький эмалированный стакан. С этим еще можно примириться, тем более что к какао прилагаются вкусные сладкие бисквиты.
Каждый раз, опасаясь, что Счастливчик не выпьет какао, няня перед отъездом в гимназию спрашивает:
— Кирушка, а ты сам ли пьешь какао?
— Сам, нянечка, сам!
— Мальчикам не даешь ли?
— Не даю, няня.
— То-то, мой милый, кушай на здоровье, мальчишкам не раздавай. Им что? Они рады у маленького отнять — обидеть ребенка.
— Да никто не обижает меня! — уверяет няню Счастливчик.
Итак, Счастливчик, стоя у окна, с большим аппетитом уписывает свой завтрак и запивает его какао. Дома Счастливчик так не ест. Дома его насилу уговаривают съесть за обедом котлетку или крылышко цыпленка, а здесь, при виде завтракающих с таким удовольствием мальчуганов, Кира и сам чувствует особенный аппетит и желание основательно покушать. Около него стоит Помидор Иванович. У Вани Курнышова в руках вместо бутерброда огромная краюха черного хлеба, густо посыпанная солью.
Ваня уписывает ее за обе щеки.
Его родители приучили своего мальчика с самого раннего детства к таким простым завтракам, и они кажутся ему, Ване, лучше всяких разносолов.
— Не хочешь ли половину моей булки? — предлагает Счастливчик товарищу, с которым он успел подружиться за последнее время.
— А там что у тебя за птица? — осведомляется Ваня, — небось, котлетка — маленькая, точно конфетка, соус тру-ля-ля, готовил повар, а есть нечего, потому что воздух один, мальчик-с-пальчик, а не котлетка, с мизинец ростом.
— Ха-ха-ха! — заливается Счастливчик.
— Кушайте сами, а мы и своей краюхой премного сыты и довольны, — дурачится Помидор Иванович и так хрустит поджаренной коркой хлеба, что любо и слушать, и смотреть.
Однако не доесть Ване своей краюшки, как и Счастливчику не доесть своей булки. Оба положили оставшиеся куски на подоконник и отошли от окошка. Аля Голубин видел, как отошли Счастливчик и Ваня, видел и лежавшие на окне куски.
Под ложечкой у Али засосало сильнее. Он косится на злополучную краюшку хлеба, на бутерброд.
— Господи! Господи! Хоть бы один кусочек! Хоть бы крошечку попробовать только, — томится Аля. — Только бы попробовать, только бы заморить немножко червячка.
Попросить у товарищей? О нет, никогда! Он, Аля, не нищий, и милостыни ему не надо. Его мама
