урок. Принесем наше чистосердечное раскаяние: 'так, мол, и так, простите великодушно, Корнил Демьянович; чем мы виноваты, что уродились такие поросята'. Всем классом! А потом… потом желающие могут остаться у «дедушки» и помогать ему ухаживать за его Колей. Пускай сменяются, как на дежурстве, а «дедушка» в это время выспится. Ну, а теперь пусть тот, кто находит, что я сказал чушь и глупость, пусть попотчует меня 'без права дать сдачу'! — неожиданно заключил мальчик.
Но ни у кого не поднялась рука даже и шутя «попотчевать» находчивого Ваню. Едва он кончил, как веселый гомон пронесся по классу:
— Браво! Ловко придумал! Молодчинище Курнышов, башковитый парень! Ай да Ванюша! Ай да Помидор Иванович! Ура! Ура!
Внизу у швейцара, в раздевальне, записаны адреса гимназистов, воспитателей, классных наставников и учителей. «Дедушка», Корнил Демьянович, живет очень далеко — в Галерной Гавани. От Невского до Галерной Гавани пешком едва ли дойти. Туда ходит трамвай. Но на трамвай у мальчуганов нет денег. Нельзя же тридцати мальчикам ехать на двадцать копеек, которые нашлись в кармане Счастливчика, да и то случайно. От Невского до Гавани надо за каждого по гривеннику заплатить… Сумма немалая, а всего со всех вместе приходится, значит, три рубля, ни больше, ни меньше. А три рубля — это целое богатство. Три рубля на полу не поднимешь, и вот почему после долгого рассуждения Янко предлагает отправиться в Галерную Гавань на 'собственных рысаках'. Помидор Иванович с неунывающим видом поддерживает его. — Валяй, братцы, каждый на своей паре! — кричит он весело. — Надежные кони, что и говорить!..
— Стройся, братцы, в пары и марш вперед, как солдаты, раз-два, раз-два! — перекрикивает его Подгурин.
Итак, решено… И к чему трамваи, когда собственные ноги служат отлично.
— Час туда, час обратно, да час для извинения, всего три часа! Засветло успеем вернуться, кроме тех, кого оставит себе в помощь Корнил Демьянович, — соображает Ося Подгурин.
— Я останусь, — решительно заявляет Калмык, — я споросятничал, я и расхлебывать стану, всю ноченьку продежурю у больного. Всю до утра. Это уж решено.
— И я!
— И я! — отзываются товарищи.
Счастливчик смущен. Через час приедет за ним в гимназию monsieur Диро не найдет там своего Киру.
Час пройдет — его нет, два — тоже нет. Только через три часа явится домой Счастливчик. Что подумают бабушка, Ляля, няня? Поднимется переполох… Но не идти нельзя. Отстать от товарищей — разве можно! И потом, разве он, Счастливчик, не чувствует себя виновным перед «дедушкой», как и другие? Разве он не смеялся со всеми над его вымазанным чернилами лицом? Ну, конечно, смеялся. Значит, надо идти. К тому же, это так весело идти всем классом, выстроившись в две шеренги, растянувшись лентой по тротуару.
Помидор Иванович за старшего идет впереди и командует: 'Левой-правой! Марш! Раз, два, раз, два!'
Едет какая-то дама с дочерью в санках. Янко становится сбоку и, скосив на даму с девочкой глаза, кричит задорно:
— Гляди налево! Равняйся! Смирно! — и, сделав паузу, вытягивается во фронт, выпучивает глаза и, сделав под козырек, выпаливает как из пушки:
— Здравия желаю, ваше благородие!
Дама с девочкой смеются. Хохочут и мальчики. Уж этот Янко!
Какая-то маленькая сгорбленная старушка при виде стольких гимназистов останавливается, смотрит на них и спрашивает с любопытством:
— Куда это вас, маленьких несет? Музей что ли осматривать идете?
— На край света, бабушка! На край света! — в тон старушке отвечает Верста.
— Туда, где небо сходится с землею! — вторит ему Янко.
— В страну, где молочные реки и кисельные берега! — заканчивает Калмык.
Старушка тоже смеется.
— Ишь, какие проказники! — говорит она.
— Ваша правда, сударыня! — искренне соглашается Янко и расшаркивается перед старушкой, точно заправский кавалер на паркете.
Незаметно, с шутками и смехом, проходят длинный путь. Но чем ближе к Гавани, тем тише становятся дети…
— Что-то скажет дедушка? А вдруг выгонит, не захочет слушать?
— Кривая улица, дом 4. Здесь. Стоп, ребята. Полегонечку входи в калитку.
Помидор Иванович старается говорить твердо, но лицо у него встревоженное.
Перед гимназистами маленький ветхий домик, окруженный садом, покосившееся крылечко. Дверь чуть приоткрыта в сени. В окно, наполовину замерзшее, глядит кто-то, потом на пороге показывается пожилая женщина в теплом платке.
— Вам кого? И что это вас так много? — спрашивает женщина, подозрительно поглядывая на гимназистов.
— Нам Корнила Демьяновича. На минутку. Будьте любезны вызвать его к нам, — произносит Янко.
— Да вы не больного ли Коленьку навестить пришли? — спрашивает она.
Тридцать голосов хором подтверждают ее предположение.
— Коленьке лучше сегодня! В первый раз лучше за всю неделю. Я сейчас Корнила Демьяновича кликну, — поспешно говорит она и исчезает за дверью.
Выходит Корнил Демьянович.
— Войдите в сени, войдите, холодно на дворе. В комнату не зову. У Коли брюшной тиф. Хоть не заразно, как уверял доктор, а все же… Здесь, в сенях, печка, обогреетесь по крайней мере, — говорит Корнил Демьянович, ласково похлопывая стоящих ближе к нему мальчиков по плечу.
Что-то непрошеное, влажное набегает на глаза мальчиков.
Вдруг Голубин бросается к «дедушке» и говорит, всхлипывая и прижимаясь к его груди:
— Простите нас всех… всех простите… Мы пришли, все пришли… просить простить, пожалуйста, глупые мы все… дурные… смеялись… а вы добрый, добрый.
Старый воспитатель потрясен не меньше мальчиков.
'О, эти мальчики! Золотые у них сердца! Взбалмошные, проказливые, а сердечки — чистые', — думает он.
Мальчики притихли. Только дрова весело потрескивают в печке.
И вот Помидор Иванович говорит:
— Мы пришли, во-первых, за прощеньем, а потом… с просьбою: оставьте двух, трех из нас, хоть меня, Янко и Калмыка… Мы самые крепкие… Оставьте нас у Коленьки вашего… дежурить на ночь… и сейчас вечером… А вы отоспитесь… отдохните… Мы рады послужить вам, Корнил Демьянович…
Старый воспитатель молчал. По лицу его текли слезы радости, гордости за детей.
Так вот они зачем пришли, эти взбалмошные мальчуганы!
Но услуг 'славных мальчуганов' Корнил Демьянович все же не может принять. Коле теперь лучше: дело идет на поправку. К тому же инспектор позволил Корнилу Демьяновичу не являться на службу, пока болен мальчик. Значит, днем, пока у больного сидит хозяйка (женщина в платке, которой и принадлежит крошечный домик), он может выспаться и отдохнуть на славу.
Теперь Корнил Демьянович говорит бодро, весело. Старый воспитатель счастлив. Его мальчики — его милые дети — обрадовали его, утешили. Он их понял, понял их золотые сердца.
И он трогательно прощается с детьми. Ему надо к Коле, который там, в их единственной комнатке.
Мальчики высказывают тысячу горячих пожеланий дедушке и внуку. А затем притихшая ватага осторожно, стараясь не стучать и не беспокоить больного Колю, трогается в обратный путь.
