один другого перекричать и настоять обязательно на своих формулировках, а при диктовках так судорожно вскакивали и шумно носились по комнате, что запись с каждой строчкой становилась всё путаней. После ухода гостей служанка спрашивала у Джинестры, с какой радости друзья её мужа так отчаянно перепились.
Корбино и тут внёс свои коррективы в планы физиков. Он возмутился, когда узнал, что его «мальчуганы» собираются немедленно обнародовать своё открытие.
— Вы ничего не понимаете в жизни, мальчики! — изрёк он.— Вы жаждете славы. Это хорошо. Я тоже жажду славы для вас. Но в нашем мире деньги важнее славы. Итак, позаботимся раньше о деньгах. Вы запатентуете процесс замедления нейтронов. И до патента не смейте и думать о публикациях.
Ферми пытался спорить. Разве сенатор Корбино раньше не поощрял их к быстрым публикациям? Залежавшееся открытие теряет вкус свежести — разве не его слова? И разве он не объявил на весь мир, что найден элемент 93, когда они только искали его? Почему сейчас нужно вести себя по-иному?
Корбино не согласился с Ферми. Раньше речь шла об одной чести. Никто пока и не мыслит о промышленном использовании трансурановых элементов. А радиоактивные вещества нужны и в лабораториях, и в больницах, и в промышленности. И они стоят безумно дорого. Один грамм радия на рынке равноценен тридцати килограммам чистого золота. И человек, который открыл способ в сотню раз увеличить выход радиоактивных элементов, нашёл золотое дно. Лучше богатством, найденным физиками, воспользуется их наука, чем оно пойдёт на пополнение сейфов фабрикантов, разжиревших на прикарманивании чужих изобретений.
Ферми, Разетти, Сегре, Амальди, д’Агостино, Понтекорво и Трабакки подали совместную заявку на патент, описывающий способ получения искусственных радиоактивных веществ при помощи бомбардировки замедленными нейтронами.
Глава третья
„Я верю в человечество'
1. Научный вулкан в риме затухает
В конце 1935 года к Ферми, в глубокой задумчивости сидевшему в своём кабинете, пришёл Эмилио Сегре с газетой в руках:
— Энрико, вас интересуют последние новости?
Ферми оторвался от дум.
— Какие новости, Эмилио?
— Ирен и Фредерик Жолио-Кюри получают Нобелевскую премию, вот какие новости! И вместе с ними новым нобелевским лауреатом станет Джеймс Чедвик. Правда, мы в Риме создали куда больше искусственных радиоактивностей, чем парижане...
— ...но само открытие искусственной радиоактивности всё же принадлежит им, а не нам, вы это хотите сказать? — спокойно закончил Ферми.— Я с вами полностью согласен: если и награждать кого Нобелевской премией, то раньше всего блистательных парижан.
Сегре выходил из себя легко и бурно. В лаборатории с насмешливым уважением показывали расколотый стол: в пылу какого-то научного спора Эмилио так хватил по нему кулаком, что доска развалилась надвое. Прозвище «василиск» выражало сокровенную суть импульсивной натуры Сегре. Ко всему он мог относиться с прохладным спокойствием, только не к науке.
— Нет, я совсем не то собираюсь сказать, что вы мне приписываете, Энрико! Смею вас заверить, зависть меня никогда не мучила. Я бы хотел задать вам один вопрос.
— Я слушаю.
— Вы подлинный папа, Энрико! Вы не только непогрешимы, но и мудры! Так объясните, что с нами со всеми случилось? Почему мы все гораздо меньше делаем, чем год назад? Почему мы перестали умножать открытия? Почему нам стало скучней, когда мы собираемся вместе? Наш очаровательный щенок Бруно уехал в Париж, в лабораторию Жолио, ему неинтересно с нами. А ведь он так блистательно начинал у нас! Франко по шесть месяцев пропадает в поездках в Канаде, в Марокко, ещё дьявол его знает где, его больше не влекут к себе наши работы, он устал от них!.. Так что же случилось? Что, я спрашиваю!
Ферми молча смотрел на взволнованного Сегре. Неужели надо объяснять самому талантливому из его помощников, что передышка в лихорадочном творении открытий стала неизбежной? Разве все химические элементы, которые можно было достать в магазинах Рима, не подвергнуты нейтронному облучению? И разве не пришла пора детализировать совершённые, открытия? И разве не нужно наконец разобраться в проклятой загадке урана? Вот уж выпал на горе исследователям твёрдый орешек, никак не разгрызть!
Нет, говорить об этом Сегре не нужно, размышлял про себя Ферми. Всё, что относится к проблемам науки, ему известно. Он спрашивает не о научных проблемах, а о научном воодушевлении. Работа в лаборатории идёт, вдохновение пропало — вот что мучает Сегре. Ссылка на исчерпанные химические реактивы прозвучала бы насмешкой.
И Ферми, как бы обдумывая каждое слово, медленно ответил на страстные вопросы Сегре загадочным советом:
— Пройдите в библиотеку, возьмите лежащий на столе географический атлас и посмотрите, на какой странице он раскрывается. Многое вам тогда станет ясно, Эмилио.
Сегре непримиримо сказал:
— Я пойду в библиотеку. Но объясните мне, над чем вы задумались, Энрико? Раньше вас тоже охватывало раздумье, раньше вы тоже на время отдалялись от нас... Но мы знали — вы разрабатываете новые теории в физике, вас посетила очередная блестящая идея, вы завтра с увлечением изложите нам её, мы будем восторгаться, бросимся осуществлять её в эксперименте... Сейчас, нет сомнения, вас одолели очень важные мысли! Поделитесь со своими учениками, Энрико, все мы хотим знать, над чем вы так трудно раздумываете.
И опять Ферми помедлил с ответом.
— Вы правы, Эмилио, я пытаюсь постичь очень трудное явление. Я хочу разобраться в роли учёного в современном обществе.
Сегре, больше ничего не сказав, направился в библиотеку. Лежавший па столе географический атлас раскрылся на карте Абиссинии.
Ах, вот оно что! Точный ответ, неоспоримо точный! Сегре долго всматривался в замусоленный атлас, где словно кровоточили затушёванные красным карандашом районы Эфиопии, захваченные фашистской Италией. Итальянская армия продвигалась в глубь страны, против вооружённых пиками и стрелами абиссинцев шли танки и артиллерия, на деревушки и города пикировали самолёты — кровавое пятно фашистских завоеваний расширялось с каждой новой хвастливой военной сводкой... Вот она, истинная причина утраченного вдохновения,— политика вторглась в науку, учёным пришло время задуматься о своей роли в обществе. «С кем вы?» — страстно спрашивал недавно русский писатель Горький. И правильно — с кем они? На кого работают? Кому служат?
Сегре подошёл к окну. На улице маршировал отряд королевских конных гвардейцев. Били барабаны, резко ревели фанфары, пели рожки. По тротуару бежали восхищённо орущие мальчишки, девушки заглядывались на рослых, по-павлиньи украшенных парней на могучих жеребцах. Нет, это не игра, не шутовской уличный маскарад, каким ещё недавно представлялись физикам Ферми подобные маршировки. В Рим недавно приезжал Гитлер, оба фашистских диктатора вызывающе демонстрировали миру полное единомыслие. А после отбытия восвояси зловещего коричневого гостя местные чернорубашечники стали показывать, чего они сами стоят. В газетах — раболепие и трусость, ни одной живой мысли, ни одного свежего слова... В стране вводятся немецкие расистские законы, со всех постов гонят прогрессивных людей,
