— Тоже следователь нашелся — чего родился, от кого родился, по собственному желанию или по вражескому заданию! Живем, слышал!
Страшноносый Митька расшевелил мох, бросил в жар ветки, сверху навалил ствол с синими, как жилы, корнями. В дыму прорезался огонек, от костра потянуло теплом. Один за другим отказчики уходили в тундру раздобыть мха. Очнувшийся стрелок поглядел на них и вновь апатично свесил голову. Пашка Гад натрамбовал в чайник снегу почище и поставил чайник на ветки костра. Чайник был покрыт густым слоем окаменевшей в глубине, липкой снаружи копоти, — он уже не раз торчал так в недрах костра, охваченный скудным жаром.
— Чифиря бы! — пожаловался Монька Прокурор. — С сахарком… Век свободы не видать, палец бы дал — режь!..
Тогда Лешка Гвоздь полез за пазуху и вытащил оттуда пачку грузинского чая «экстра». Под хриплые крики товарищей он извлекал их одну за другой, повертывал в воздухе, чтобы видели все — пять свеженьких пачек по пятьдесят граммов в каждой, подлинный клад для любителя.
— Утречком на разводе начальнику заказ везли из магазина, — объяснил Гвоздь. — Ну, кое-чего начальничек не досчитается…
— Сыпь! — скомандовал Лысый, снимая крышку с чайника.
Одна за другой пачки раздирались, и мелкий, пахучий чай исчезал в нагретой воде. Лысый помешивал густое, как каша, варево ложкой. Чаинки разбухали, запах становился резче и горячей. Семеро отказчиков, сгрудившиеся вокруг костра, с жадностью вслушивались в глухое ворчание набиравшего силу «чифиря». Варвара, не выдержав, заматерился и с мольбой протянул свою кружку. Лысый ударил его ложкой по руке.
— Лапы! Поперед батька в пекло лезешь!
Запах «чифиря» донесся до стрелочка. Он с трудом поднялся, потопал закостеневшими ногами и подошел к костру отказчиков. Монька скосил на него пылающий глаз и заворчал. Пашка Гад выбросил из пустоты верхней челюсти пронзительный плевок. Лысый презрительно отвернулся. Гвоздь оказался самым миролюбивым.
— На чифирек потянуло! — сказал он. — Тебе первому нальем, стрелочек, мы не жадные.
— Кружки! — скомандовал Лысый, с осторожностью извлекая чайник из костра.
Густой, как смола, навар полился тонкой струйкой в ряд сомкнутых кружек. Лысый наливал чифирь артистически, ни одна из драгоценных чаинок не выпала из чайника в кружки. А когда жидкости осталось немного, он прижал к носику чайника ложку и нацедил остатки себе. Потом, поставив свою кружку, он опять набрал в чайник снега, плотно умял его и водрузил чайник на старое место в жар. Лишь после этого он уселся ближе к теплу и хлебнул из кружки.
Стрелок, стоя над отказчиками, ругался:
— Скоты, не народ! Деготь же, как вы пьете!
— Не хочешь, отдавай! — сказал Гад. — И вообще — проваливай, попка!
Для усиления слов он плюнул стрелку под ноги.
— Навали в кружку снега, — посоветовал Гвоздь. — Будет пожиже.
Разбавлять снегом навар стрелок не захотел. Он отошел к своему костру и, морщась, отхлебывал из кружки маленькими глотками. Потом, вспомнив, достал из кармана кисет с сахаром и густо сдобрил им чифирь. Напиток утерял большую часть горечи, пить стало легче. Стрелок повеселел. Он мурлыкал себе под нос однообразную и длинную, как железнодорожная колея, песню и раскачивал головой перед штыком: винтовка была уткнута прикладом в снег, штык поочередно заслонял то правый, то левый глаз. Стрелочек смежал веки не заслоненного глаза и глядел сквозь штык. Было забавно: узенькая полоска стали вырастала в целый мир, перекрывая горы и зарю, земля вдруг становилась железной и ледяной до крика. Стрелок захохотал и любовно погладил штык. Никто из отказчиков не обернулся на его смех. Стрелок был шебутной и неумный, его не уважали, только терпели.
Первым одолел свою порцию нетерпеливый Варвара. Он обжигался, хрипел, жадно посапывал, потом уперся мутными глазами в костер и уронил кружку в снег. Остальные не торопились. Лешка Гвоздь и Лысый раза по три гоняли во рту навар, наслаждаясь его теплотой и терпкостью, и лишь после проглатывали. Монька и Митька цедили чефирь сквозь зубы, как сквозь соломинку Васька и Лешка Гад старались, чтобы глотки были маленькими.
Варвара откинулся в снег на спину и испуганно сказал:
— Братцы, земля вертится, как карусель! И небо проваленное… Яма, а не небо!
Митька мотнул на Варвару клювообразным носом и прохрипел:
— Варвара — все! Больше ни крошки.
Один за другим они кончали с напитком и прятали кружки в карманы, чтоб железо не оледеневало. Вслед за Варварой одурел Васька. Он закачался, сидя, закрыл глаза и замурлыкал что-то. Монька Прокурор жадно воткнул в чайник побагровевший глаз, дотронулся рукой.
— Лысый! Еще стаканчик… Завалю, если не хватит!
Лысый, помешивая второе варево, успокоил его:
— Почифиряем на славу! Не торопись, братцы, день долгий.
Митька мечтательно сказал, стараясь не глядеть, как Лысый погружает ложку в чайник:
— На воле были, не понимали. Водку жрали, с бабами спали. Чтоб правильно чифирнуть — куда там!.. Выйду, вот заживу!
Гвоздь засмеялся, с насмешкой взглянув на хищный нос Митьки:
— Выйдешь! Раньше свои двадцать лет отмотай. И что от тебя толку бабе? Сам же болтал, не успеваешь за сиську схватить, все, спекся! Из-за этого и Людку завалил, что она тебя на все кодло обсмеяла! А еще к такой девке лез!
— Я же думал, справлюсь! — пробормотал Митька.
— Думал! Ты с одним ножом справляешься, это да!
— А я на волю не хочу, — сказал Пашка Гад, шепелявя. — Мне на воле не светит. Опять кого проиграю. Не могу без картишек… Вспомню ту старушку страх!
Лысый оторвался от чайника и гневно сплюнул в снег.
— Кто тебе поверит? Витька Хлюст мотался у прилавка, все видел. Ты ее с одного маха завалил на чистяк, не рюхнулась. В охотку ударил! С бабой справиться легче, не подождал мужика.
Гад разволновался до того, что слюна брызнула желтыми комками сквозь выбитые зубы, и слова стали неясными. Он вскочил и снова сел.
— Врет он, Хлюст! Не было так, вот же падло! Я к ней вежливо, кто, значит, последний в очереди? А она улыбается добренько, сука: «Я крайняя!» и еще «пожалуйста» сказала. Я отошел, руки затряслись — не могу такую! Хожу, жду, чтобы мужик или фраерок подошел. Второй раз к очереди: «Кто последний?» Обратно она, удивленная: «Я же вам объяснила — я!» По-новой отошел, голову режь, если вру! Даже так думаю — уйду, пусть она свою очередь выстоит спокойно, а там разберемся. А тут Хлюст нарисовался, улыбается, тля, подмаргивает — поглядим, мол, как платишь. Тут я в остатний: «Кто последний?». Она аж рассердилась: «Я же, я, сколько вам говорить?» «Раз ты, говорю, получай, что тебе приходится!» А выскочить не успел, в дверях мужик здоровенный как гакнет по черепу, земля перевернулась! Хлюст же в сторонке, проститутка, скалится, что меня бьют… Выйду когда, первое дело — с ним… Мне — хана, а его не пожалею!
— Ты же на волю не хочешь, — заметил Гвоздь. — Тебе же не светит на воле…
— Не светит, — сказал Гад, опустив голову. — Не светит… — Он обвел дикими глазами товарищей и крикнул, снова вскакивая: — А Хлюста порешу! Все одно — в лагере он появится!.. Первый нож — ему! Зубами в хайло вопьюсь!..
— До чего же хочется на волю! — с тоской проговорил Васька. — У него дернулись изуродованные скулы, слезящиеся глаза были скорбны. Он всхлипнул и утер рукавицей нос. — К печке, братцы, в тепло! И чтоб водочка на столе… И куренка за ноги — хрясь! Как же я курей люблю, не поверишь. Еще у матери, огольцом, в рот меня… кажный праздник, не поверишь, не то, чтобы пасха, нет, все воскресенья — курица… Неслыханно жили!
— Это правда, что тебя замели, когда ты жрал индюшек? — полюбопытствовал Лысый. — Сторожа прикончили и тут же расселись, как в ресторане? Воры!..
