засвидетельствовать: воровское кодло сообщество, скрепленное взаимным страхом возмездия и безвыходностью. Это царство рока. Пауки в банке ведут себя гораздо миролюбивей. Вечные взаимные подозрения, вечный ужас предательства, страх возмездия, жажда мщения, планы мщения — вот норма их взаимоотношений. Достаточно поглядеть на подозрительные, настороженные глаза любого блатного, чтобы уразуметь природу их речи. Непрерывное ожидание опасности — не только извне, но и от своих, порождает такое же непрерывное недоброжелательство. Жизнь суживается до сегодняшнего дня, который так непросто прожить. От каждого ожидают только плохого. Люди, в принципе, — подлецы. Хорошими они могут стать лишь по принуждению, лишь под угрозой и, естественно, неискренне. Гегель как-то заметил, что люди по природе злы. Вор добавил бы — не только злы, но и скверны. Тут еще есть и мотив самооправдания: если все люди подлы, то и с ними правомочно поступать подло. При такой системе взглядов любая собственная подлость приобретает розоватый оттенок доблести. Это, если хотите, моральная самозащита, и она очень важна. В печальном и поэтическом романе Олдингтона «Все люди — враги» два героя тоскуют о недостижимой высоте. Воры согласились бы с формулой: все люди — враги, но с добавкой, что высота — не выше глотки, куда надо в час удачи пихать жратву и водку. Высшие человеческие радости им не только неизвестны, они недоступны, они в ином, непознаваемом мире, они — ноумены. Широкого мира для вора вообще нет, для него существует только окружение. Вселенная для вора — набор окружений и ситуаций, в каких довелось самому побывать. Любопытно поглядеть, как воры знакомятся (по их термину — обнюхиваются). Они окидывают один другого подозрительным взглядом, долго допытываются: «А Ваську Карзубого знаешь? А Сашку Семафора? С Фатимкой Владивостокским бегал? С дядей Костей дохнули (спали) рядом, — кореши?» Это не только вручение визитных карточек, но и выяснение многообразия связей с кодлом, и установление масштабов мщения, которое обрушится на нового знакомого в случае предательства — чем выше ранг вора, тем злей покарают его измену. Обреченность определяет психологию, рок очерчивает пределы миропонимания. Все против меня, а что именно — сам не знаю, кругом вражьи морды, неверный шаг — и попал в непонятное. Непонятное любимый термин воров. Он выдает агностицизм их видения или, вернее, невидения мира. А что вор и видит, то видит, ненавидя и презирая, страшась и издеваясь. Удивительны ликования воров при малейшей удаче. Я вначале поражался тому, какой взрыв восторга порождает у них любой успех. И лишь впоследствии понял, что ликуют не крохотному везению, а тому, что не осуществились опасности, зловещей тенью нависавшие над «делом», радуются, собственно, не тому, чего сами достигли, а тому, что не удалось достичь противникам.
При таком мироощущении в блатном жаргоне должны отсутствовать слова, информирующие о высоких моральных категориях. Вор не говорит о том, чего нет в его окружении, а если и случается ему порой проникнуть в мир моральных ноуменов, то, косноязыча и матерясь от затруднения, он прибегнет к общенародному языку, обслуживающему эти диковатые, далекие от него категории мира, где царит безраздельно «непонятное». Вместо «я тебя люблю» появляется цинично-издевательское «я на тебя упал», вместо друга — кореш, вместо мудреца и руководителя — пахан, вместо содружества — кодло, вместо работать — вкалывать, вместо ружья — дура, вместо уважительного смельчак недоброжелательное духарик. А такие категории, как нежность, ласка, привязанность, честность, верность, открытость, стойкость, доброта, самопожертвование, и сотни им содружественных, — вообще изгнаны из лексики, ибо нет их в жизни блатного. Высшая степень оценки человека — цедимые сквозь зубы «правильный мужик», «правильная баба». Блатной язык не признает восхвалений человека, он обслуживает лишь его унижения. Такова гносеология блатного — все сволочи, от любого жди подлости, а что сверх того — то «непонятное». И моральный императив, вытекающий из такой гносеологии, по-своему логичен: с каждым поступай подло, делать другому подлость хорошо, и предел твоего подлого отношения к подлецам определен лишь неизбежностью кары.
Языки мира изучены подробнейшим образом с точки зрения лексики, семантики, грамматики, синтаксиса. Но, сколько я знаю, их не изучали как моральную систему, как этическую философию. А жаль. Открылось бы много любопытного. Я пробовал это сделать. Думаю, что язык — имею в виду реально существующий наш родной русский — в котором имеется 50 синонимов украсть и только 5 — зарабатывать, 100 оскорбительных названий человека, вроде: дурак, мерзавец, негодяй, лентяй и т. д., и только 10, восхваляющих его: вроде мудрец, добряк, смельчак, молодец — такой язык зарождался во времена социального антагонизма, а не социальной гармонии. Уверен, что язык будущего гармонического общества и по лексике своей будет отличаться от сегодняшнего, еще выражающего давно преодоленные стадии взаимного недоброжелательства и взаимного соперничества. И уверен также, что в любом языке и жаргоне жаргон блатных будет резко выделяться своей антигуманностью — презрением к человеку, издевательству над ним, отрицанием в человеке всего нравственно честного и высокого. По философской сути своей блатной жаргон — антиморален.
Главная функция блатного жаргона — информативность. Это связано с высокой степенью профессионализма. Вместе с тем, он недостаточен для обслуживания ремесла во всей его полноте, благодаря чему так развита в нем система намеков и подтекста. Практически он не справляется со своей прямой функцией, и очень многие «качания прав» исчерпываются взаимными уточнениями недосказанного и невыясненного. Очень забавно следить, как воры путаются, когда приходится объяснять друг другу что- нибудь, хоть сколько-нибудь выходящее за межи обыденного. Краткая, резкая, точная речь вдруг превращается в тягучую болтовню, рассказчик тонет в болоте тусклых слов.
И, соответственно, блатной жаргон не годится для логического мышления. Мышление невозможно без абстракций, без обобщений конкретности, без подъема над конкретностью. Именно это отсутствует в блатном жаргоне. Он даже общие понятия характеризует конкретными признаками. Благодаря такой особенности он кажется парадоксальным, поражает яркостью и меткостью. Если мы когда-нибудь откроем язык неандертальца, он, вероятно, тоже покажется нам ярким и метким. Но Гегель или Достоевский не найдут собеседника в неандертальце. Узкий прагматизм блатного жаргона делает его непригодным для мышления. Речь в данном случае идет не об абстрактном мышлении, а о мышлении логическом, замкнутом конкретной сферой. Даже если в своей профессии надо выйти за пределы деловой информации, воры обращаются к общенародному языку. Декарт не мог бы вырасти среди воров. Блатной существует не потому, что мыслит, а потому, что с недоступной нам остротой ощущает бренность существования. Бытие — всегда на пределе: и он может ежесекундно оборвать любое бытие, и его бытие могут оборвать или круто переменить. Рок ощущается всегда и всюду, это, правда, не создает фатализма, но и не стимулирует абстрактного мышления. Бытие вора слишком активно, чтобы породить фатализм, он сам выступает в роли Атропо, перерезающей нить бытия — но лишь чужого, собственное его бытие в руках зловещей Лахезис, которая тянет нить его существования, независимо от его стараний, по унылой формуле «поволокло по кочкам». Бытие трагично и неожиданно, практически вся жизненная энергия тратится на то, чтобы уцелеть. Абстрактного мышления такая обстановка не стимулирует.
Оно невозможно и по иной причине. Я знал лишь одного блатного — Сашку Семафора — имевшего за собой несколько лет студенчества. Даже человека со средним образованием среди них встретишь редко. Обычно блатные — недоучки. И они остро ощущают, что недоучки и неудачники. Когда я был начальником лаборатории на лагерном производстве, многие мои работники-блатные поступали на курсы и в школу — мы подталкивали их на учение. Получение свидетельства или диплома было равнозначно уходу из кодла. И, наоборот, те, что оставались ворами, бросали ученье. Это не значит, что они были лишены способностей. Среди воров типичны сообразительность, быстрота реакции, энергия, решительность — все это необходимые в их ремесле качества. Просто духовная культура и воровская профессия — понятия несовместимые.
В качестве примера употребления блатного жаргона прилагаю ироничную «Историю отпадения Нидерландов от Испании», созданную Львом Гумилевым. Я значительно дополнил его легкий, яркий, остроумный рассказ, он стал тяжелее и педантичней, но полнее. В нем представлены самые общеупотребительные словечки лагерно-воровского жаргона. Текст Гумилева дан прописными буквами, мой — в скобках — строчными.
Во втором приложении постараюсь выяснить моральный облик и обстоятельства житейского существования народа по анализу преобладания в его языке слов бранных и критических над словами хвалебными.
