– Пять ртов? – машинально повторила она. Чайник уже закипел, и Иветта разливала кипяток в обе чашки, свою и Георгия Андроновича.
Бузыкин не любил, когда его перебивали. За уточнениями ему чудились недоверие и насмешка. Он расширил глаза, оплетенные сетью морщин, укоризненно посмотрел на сотрудницу и с нажимом повторил:
– Да, Иветта Николаевна, пять ртов: жена, сестра, дочь с зятем и внучка.
– Они все не работают? – теперь уже действительно с иронией осведомилась Иветта.
Этот вопрос вызвал усиленное негодование Бузыкина. Он достал носовой платок, громко высморкался и, чеканя слова, пояснил:
– Разве вы, Иветта Николаевна, не знаете, сколько у нас молодые специалисты получают?
Иветта пожала плечами: она лишь недавно получила повышение. Все ее знакомые еле сводили концы с концами, однако никому бы и в голову не пришло считать себя иждивенцем. Да и пожилые родители не были в состоянии помогать взрослым детям. Нет, работоспособные члены семьи Бузыкина не вызывали у Иветты сочувствия, как и сам глава клана.
Иветта перестала поддерживать разговор, принявшись за принесенный из дому овощной салат. Бузыкин подхватил кружку и ретировался в свой закуток за стеклом. В тот же день на общем собрании он накричал на Иветту: выйдя из комнаты, она оставила включенной настольную лампу.
– Доколе вы будете разбазаривать энергоресурсы, многоуважаемая Иветта Николаевна?! Извольте следить за собой, не то я сниму с вас квартальную премию! Не посмотрю, что вы – старший технолог!
И не рассчитывайте на семейственность. То, что ваш муж начальник отдела охраны труда, не освобождает вас от следования общим правилам.
Иветта чуть не расплакалась. Она изо всех сил крепилась, чтобы задержать слезу, дрожащую на нижнем веке. Наклонив голову, прикрыла глаза ладонью, как козырьком, и тайком вытерла глаза. Ей было очень стыдно перед сослуживцами. Задыхаясь от собственной смелости, она возразила:
– Извините, Георгий Андронович, но ваша лампа вообще никогда не отключается.
– Вы! Как вы смеете указывать мне… Неожиданно Бузыкин прислонился к стене и начал медленно сползать на пол, хватая ртом воздух. Сотрудники бросились поддержать начальника, кто-то уже набирал по телефону номер санчасти. Тут Бузыкин решительно поднялся с пола и прошептал, что справится с недомоганием сам – врача ему не надо. Испуганные подчиненные замерли в ожидании, Иветта тоже дрожала от страха. Но дальше ничего не произошло: Бузыкин слабым голосом объявил, что собрание окончено, и удалился в свое застеколье.
За ужином, когда дети выбежали из-за стола, муж с нескрываемым удовольствием признался:
– Я сегодня вставил фитиль вашему Бузыкину. Написал докладную директору, что в лаборатории нарушены сроки проверки огнетушителей.
Так вот в чем причина начальственной бури!
– Ты ему вставил фитиль, а он мне. Скажи, Валя, так ли необходимо было писать докладную? Устранить недочет иначе никак нельзя?
А что это, милая, ты его защищаешь? Между прочим, ваша Светочка мне доложила, что вы с Бузыкиным все обеденные перерывы воркуете как голубки. Старый хрен! Седина в бороду – бес в ребро! После воскресной выпивки, как всегда с похмелья, Валентин был охвачен немотивированной злобой. С утра он обрушил ее на Бузыкина, теперь на жену. Иветта старалась погасить пожар:
– Брось, Валя, говорить глупости. Ты сам знаешь, что я с трудом выношу нашего Бузыкина. Мне Просто некуда деваться в обед.
– Так. Бузыкина переносишь с трудом. А юного художника Глеба – с удовольствием? Мне дети рассказали, как ты вчера весь день перед ним просидела. Позировала, скажите пожалуйста! Хорошо хоть не в голом виде. Впрочем, с тебя станется. Не было бы рядом детишек, ты бы и в чем мать родила предстала…
– Прекрати, Валя. Да, Глеб меня рисовал. Ему для зачета нужно определенное количество рисунков. Что тут особенного?
– Что особенного?! Замужняя женщина ведет себя как соплячка, без стыда и совести. Этот художник тебя в постель позовет, ты и прыгнешь с радостью!
– Я не буду продолжать разговор в таком тоне.
К счастью, на кухню ворвались дети, и у Валентина хватило ума замолчать. Иветта с трудом заканчивала привычные дела, все валилось у нее из рук. После ужина она вымыла посуду, начистила картошки на завтрашний день, проверила уроки у детей. Анечкины тетрадки были, как всегда, безупречны. Сережку, как всегда, пришлось заставить переделать задание…
Дети заснули, забрался в кровать и Валентин. Но Иветта, хотя и устала, медлила. Взяла порванные брючки сына, занялась починкой. Иголка то и дело колола ей пальцы. Истерический припадок начальника, придирки мужа, плохие отметки сына – все ложилось тяжелым камнем на душу. Иветта отложила брюки и побрела в ванную: оставалось еще прополоскать рубашку Валентина, не запускать же ради одной вещи стиральную машину. Иветта наклонилась над тазом, подставила руки под Струи воды. Стало немного легче. Но желтоватые от пота рубашечные подмышки вновь повернули мысли к мужу. Валентин только на первый взгляд добрый семьянин. По сути – он деспот, исключивший из ее жизни любые радости. Сходить на выставку – грех, почитать на ночь – блажь. Только в конце обеденного перерыва да в троллейбусе Иветта могла погрузиться в мир книжных грез. Не ради чужих историй она листала страницы, но Неистово искала ответы на мучающий ее вопрос: как прожить без любви? Большинство женщин переживали оттого, что мужья их оставили. Ситуация Иветты была уникальной – или казалась ей таковой – вынужденное сосуществование с нелюбимым человеком.
Валентин ревновал Иветту ко всем: начальнику, однокласснику, случайному знакомому. Даже к книгам – полагал, что, читая их, жена мысленно предается разврату. Внезапно Иветта поняла, что мужа бесит ее внутренний мир, куда ему нет доступа. Но винить в этом Иветту? Не она опустила шлагбаум перед Валентином. Он не захотел приподняться, чтобы переступить совсем невысокий порожек, отделяющий душу жены. Что было тому помехой: нежелание Валентина расширять кругозор или его душевная глухота? А если Иветте прикинуться простушкой, не выказывать своих знаний, интересов, стремлений? Но играть роль изо дня в день невыносимо. Дом – единственное место, где мы можем и где должны быть самими собой.
Иветта выполоскала рубашку, расправила ее и повесила на плечики. Небрежно натянутая веревка некрасиво провисла под единственной вещью. Валентин так и не натянул под потолком леску. Иветта в раздражении навернула вторую петлю на гвоздь, но он не выдержал непривычного натяжения и вылетел из штукатурки. Мокрая рубашка вместе с вешалкой плюхнулась на пол.
– Что так долго возишься? – раздался из комнаты голос Валентина.
Иветта скомкала испачканную рубашку и со злостью метнула ее в таз: все, она уже не в состоянии заниматься чем-нибудь еще. Иветта вышла из ванной и остановилась в коридоре у книжных стеллажей. Чем бы успокоить себя на ночь? Она пробежала глазами по ряду корешков. Вот книги, оставленные мамой: биографии артистов, мемуары. Мама коротала вечера без мужа и без телевизора, иллюстрированные тома о красивой жизни заменяли ей саму жизнь. Наверху – книги Валентина. Советы рыболову, советы грибнику. Недавно появились советы садоводу. В полутемном углу теснились книги Иветты. Их она узнавала по цвету корешков. Романы Бальзака, Золя, романтические повести Грина, годичные подборки толстых журналов. И конечно, стихи: Пушкин, Лермонтов, Блок. Иветта выбрала новый томик Ахматовой и прошла в спальню.
Она легла и поправила бра над кроватью так, чтобы свет не мешал Валентину. Неторопливые строки уводили Иветту в мир, где не было грязных рубашек, немытой посуды и производственных собраний:
Иветта представила Амосова. Не нынешнего, похожего на важного начальника, а мальчика – восторженного, красивого, равнодушного. Вот он стоит в каком-то дверном проеме и произносит эту убийственную прощальную фразу. Ничего подобного в ее жизни не было. А у поэтов даже расставания красиво обставлены! Муж перевернулся на другой бок и, приподнимаясь на локте, заглянул в книгу жены:
– А, стихи… Опять дурью голову забиваешь. Ложись-ка спать, поэтуля.
