лица часто бывают у законченных выпивох. Я продолжала недоумевать. Оценив наконец возраст – мужчине вряд ли больше сорока, – я поняла, что это не Витин отец. Может, его дружок-литератор, московская знаменитость? Приехал погостить в Питер? Пока я перебирала в уме обойму модных писателей, откуда-то из глубин вырывалась немыслимая догадка: полузабытая вмятина над переносицей, но теперь разрезанная надвое глубокой продольной морщиной, высокий лоб, обжигающие искорки во взгляде – они вылетали из амбразуры глазных щелей со скоростью автоматной очереди. И, подчиняясь шестому чувству, я тихо произнесла:
– Артур?! Ты жив?
– Что, милая Д-Д-олли, не узнаешь с-свое-го п-принца? – каким-то утробным голосом, заметно заикаясь, отозвался он. Совсем не его речь – прежде он был оратором хоть куда! – А я тебя сразу узнал, как из вагона вышел!
Артур взял меня за плечи и настойчиво приблизил к себе. Я вынужденно уткнулась лицом в грудь незнакомца, вдыхая сквозь выстиранную чьей-то заботливой рукой фланелевую рубашку запах крепкого табака, пота и неизвестной мне войны.
Когда мы втроем шли по платформе к выходу на площадь Восстания – толпа торопящихся пассажиров то и дело разбивала нашу тройку, – я спросила у Вити, почему он не сообщил мне о появлении Артура по телефону.
– Сам не знаю. Хотел посмотреть на вашу встречу. Вижу, ты узнала его, хотя узнать его невозможно.
– Что же с ним случилось?
– Сам расскажет, если захочет.
За те десять минут, пока мы ехали к нашему дому, Артур поведал свою историю. Воевал в добровольческом полку на стороне сербов, был контужен, ранен, попал в плен к тамошним боевикам. Несколько лет провел в плену, чуть ли не в земляной яме. Бежал, окольными путями через множество границ добирался до Москвы.
Увидев вместе с Витей еще одного мужчину, Галя вопросительно посмотрела на меня. Весть о том, что он оказался Артуром, братом Вити, ошеломила ее. Она засуетилась, сказала, что снова переберется в коридор, если для гостя потребуется комната. Но Артур пресек ее поползновение, решительно заявив, что девушке в коридоре не место, что сам превосходно перекантуется одну ночь на раскладушке – у него уже имелся обратный билет на завтрашний поезд.
Хотя вопрос со спальными местами решился быстро, напряженность, связанная с появлением Артура, не проходила. Когда мы все вчетвером сели завтракать, за столом повисло тягостное молчание. Я в задумчивости кромсала вилкой и ножом большой блин, отщипывая от него мелкие кусочки. Артур вообще ничего не ел, а редкими глотками вливал в себя густо-коричневый чифирь, самим себе и приготовленный. Он блуждал рассеянным взглядом по знакомым ему с детства предметам, а я, как загипнотизированная, следовала за ним: бабушкин буфет, чугунный утюг, медный таз для варенья. Прошло уже несколько месяцев, как я жила в этом доме, но только сейчас поняла, что я погрузилась в мир детства братьев.
Только Витя, казалось – невозмутимо, поедал блинчик за блинчиком, обильно сдабривая их сметаной, но тоже молча. Галя выпекала следующие порции, едва успевая поворачивать готовые блины на сковородке.
Затянувшееся молчание нарушил Артур:
– Я помню, как бабуля мне этим чугунным утюгом брюки на выпускной вечер отпаривала.
– А теперь кто вам брюки гладит – жена или сами научились? – живо обернулась Галя. Она наконец закончила кухарничать и тоже присела к столу.
– Теперь надобность в этой м-мороке отпала.
– А чем ты сейчас занимаешься? – попыталась и я подкинуть топлива в тлеющий разговор. Хотя в опухшем лице Артура, в его седых, непричесанных лохмах и трехдневной щетине уже заключался ответ.
– Мой братец стоит с протянутой рукой в подземном переходе, – бесстрастным тоном диктора ответил Витя. – Разве по его виду не ясно?
Галя, услышав этакую дикую новость, тотчас пристала к Артуру с расспросами. Сколько подают? Не гоняет ли милиция? Не стыдно ли просить, в конце концов? В качестве извинения за настырность добавила:
– Я уже столько месяцев не могу найти работы, может, и мне в нищие податься?
Артур, пропустив мимо ушей залп вопросов, откомментировал лишь последнее заявление Гали:
– Это не самый легкий хлеб, милая д-де-вушка. Не дай вам бог в лапы этой мафии п-по-пасть. – Он встал. – Спасибо за хлеб-соль, как говорится.
– Что ж вы ни одного блинчика не скушали? – растерянно заметила Галя.
Пришлось похвалить ее:
– Очень вкусные блинчики, Галочка! И тонкие, и нежные. У тебя особенный рецепт имеется?
Но Галя догадывалась, что рецепты ее никого за столом не интересуют – Артур ни единой штуки не съел, я едва одолела один блинчик – потому пересказывать рецепт выпекания блинов она не стала. Но, убирая Витину опустевшую тарелку, измазанную разводами сметаны, заметила:
– Вот для хозяйки лучшая благодарность. Я тебе, Витюша, как-нибудь еще испеку.
– Я, пожалуй, вместе с Артуром завтра уеду, – неуверенно сказал он, посмотрев на меня.
– Куда тебе торопиться, когда под боком такая женщина, – усмехнулся Артур.
Так и не решив вопрос о Витином отъезде, мы стали планировать нынешний день.
Поскольку день стоял теплый – конец мая, почти лето, – я предложила соответствующие варианты: царскосельские музеи, прогулку по центру Питера или катание на теплоходе.
После секундной паузы Артур захохотал, причем так резко, что я отвернулась, хотя прекрасно слышала его ядовито-насмешливые слова:
– Смотрю, Д-Долли, ты так и осталась интеллигентной «девочкой в ч-чепчике». Мы тебе – не гости из п-провинции, чтобы нас по музеям водить. П-прежде всего я должен съездить к б-бабуле на кладбище. Витек, покажешь д-дорожку? Или план нарисуй, как к ее могилке пройти.
– Нарисовать можно, но зачем? Все вместе и поедем! Долька, ты едешь?
– А мне можно с вами? – напросилась Галя.
Два плечистых мужика, рослый Артур и плотного сложения Виктор, едва уместились на заднем сиденье моего женского автомобильчика. Они вмялись боками один в другого, как неразделимые сиамские близнецы. А худенькая Галя, сидящая в «опеле» рядом со мной, почти не занимала места. На дороге, стелющейся впереди, помех не было. Через полтора часа мы добрались до пригородного кладбища. Оставив машину на парковке и купив у цветочниц алых гвоздик, наша четверка двинулась в глубь кладбища.
Сейчас все вокруг выглядело веселее, чем в начале весны, когда хоронили Варвару Владимировну. Снег растаял даже в низинах, и многие могилы были теперь украшены свежими венками. Ожила и природа: в черноземе цветников близ памятников синели низенькие свечки крокусов, а по краям даже заброшенных могил рассыпались мелкими крестиками белесые подснежники. Вот и песчаный холм, под ним покоилась Варвара Владимировна вместе с супругом. Прежний крест и раковину с могилы скинули, когда делали новое захоронение, а на временной плите значилась только написанная от руки черной краской фамилия вновь усопшей. Да и эта невзрачная плиточка была почти не видна под наваленным сверху мусором: ветхие искусственные цветы, бутылки, разорванные полиэтиленовые мешки – у нас не слишком-то уважают чужие могилы. Артур, тихо матерясь, перекинул хлам на заброшенную могилу по соседству. Тоже не слишком достойно действовал! Витя не поленился, перебросил мусор в канаву – так-то лучше.
Артур задумчиво стоял у бабушкиной могилы, склонив голову. Затем заскорузлой рукой осенил себя скорым крестом.
– Надо б-будет старикам п-памятник установить и оградку, – сказал он. – Чтобы в-всякая сволочь не валила что ни п-попадя.
– Я запланировал это на следующий год. Пусть земля осядет. Следующей весной и поставим, – деловито отозвался Витя.
– П-Палецкая В.В., – прочитал Артур, наклонился и погладил пальцем цементную плитку. – Странно свою фамилию видеть на могиле.
