все равно пойду на привидений!
— Эх, заболеть бы… — мечтательно протянул новенький Гена. — Сразу бы от кросса освободили.
— Да-а-а, заболеешь тут. — пропищал из-под парты Юрка-отличник. — Мы все вон какие здоровые…
Класс подавленно молчал. Громобоева совсем расстроилась, вытащила из-под парты Юрку и печально погладила по макушке. Алик Филиппов снова уткнулся в книжку о Древней Греции. Я смотрел в окно и думал о том, каждому человеку после смерти разрешается стать привидением или нет? Одна Петляева ничуть не огорчилась, сидела строгая, пряменькая и ее надменный носик вздернулся еще выше.
Вместо последнего урока была лекция.
Школьный врач показывал, как надо накладывать повязки, делать искусственное дыхание — в общем оказывать первую помощь. Мы сидели так тихо, что Анна Ивановна несколько раз вставала с последней парты и прохаживалась по классу. Мы даже не засмеялись, когда врач забинтовал Алика Филиппова с головы до ног, для примера. Потом нам раздали на память брошюрки о первой помощи и распустили по домам. Мы разошлись в полном молчании….
Дома никого не было. Обедать мне не хотелось. Я бродил по комнатам и грустно думал о том, как несправедливо устроена жизнь. Вообще-то я люблю физкультуру и с удовольствием хожу па школьный стадион. Но сегодня…
Почему-то вспомнился расстроенный Алик Филиппов, забинтованный так, что не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой…
И тут меня осенило!
Я схватил книжечку о первой помощи при несчастных случаях и стал лихорадочно ее перелистывать.
Так, помощь при ожогах… не то… «Как делать искусственное дыхание»… не подходит… Ага, вот оно!
В третьей главе рассказывалось, как накладывать повязки при ушибах и переломах. Рядом были рисунки. Мальчику, смахивавшему на Алика Филиппова, то перевязывали сломанную ногу, то забинтовывали голову, то накладывали шину на руку. При этом он довольно улыбался. Можно было подумать, что этот мальчишка выиграл олимпиаду по математике, а не переломал себе все руки-ноги и вдобавок расшиб голову.
Надо было действовать без промедления. Я достал из аптечки пакет марли и приступил к перевязке правой ноги.
Расчет был точный. Никто на свете не заставит бежать кросс человека со сломанной ногой. Главное — забинтоваться как следует, на совесть.
Едва я разорвал упаковку, бинт сразу выпрыгнул из рук и начал разматываться так быстро, словно обрадовался свободе.
Я стал искать свободный кончик, но стоило его ухватить, как он выскальзывал из рук, будто намыленный. Пока я гонялся по комнате за кончиком, бинт плотно обмотался вокруг ножки стула, решив, очевидно, перевязать именно ее.
Я перевел дух и внезапно заметил среди кучи марли сразу два свободных конца, рванулся к ним, но коварный бинт обхватил меня за пояс! Пока я освобождался, кончики скрылись под грудой перепутанных белых полос.
Тогда я пошел на хитрость. Схватил ножницы и разрезал марлю пополам в первом попавшемся месте!
Я крепко-накрепко зажал в кулаке кончик марли и начал быстро забинтовывать правую ногу Но едва я сделал каких-нибудь пару витков, — бинт кончился. Экая досада! Я взял другой кусочек и стал наматывать его. Через две минуты оказалось, что я туго прибинтовал себя к стулу и теперь мог передвигаться по комнате только вместе с ним…
Идти на стадион, плотно прибинтованным к стулу — такое в мои планы не входило. Я снова пустил в ход ножницы. После освобождения от стула выяснилось, что вокруг меня валяются штук сто коротеньких кусочков, годных разве лишь для перевязки кошачьих хвостов.
Пришлось достать из аптечки другой пакет. Действуя предельно осторожно и поминутно сверяясь с рисунком, на котором улыбался довольный мальчик со сломанной ногой, я все-таки сумел закончить эту операцию.
Можно было идти на стадион.
Забинтованная нога не сгибалась и была толщиной с полено. Вдобавок на нее не налез ботинок, и ступня мгновенно пропиталась грязной холодной водой из лужи. Но я, сжав зубы, упрямо шел вперед.
Идти было трудно. Через пару кварталов я совсем выдохся. Мокрая нога беспрестанно впитывала в себя воду из всех попадавшихся на пути луж и весила теперь, казалось, не меньше центнера.
На перекрестке какая-то бабушка жалостно посмотрела на меня и сказала:
— Бедненький, ножка у мальчика болит.
Взяла меня под руку и помогла перейти улицу. Выйдя на тротуар, я сказал бабушке «спасибо» и с досады так пнул забинтованной ногой пустую консервную банку, что она отлетела метров на двадцать. Бабушка от изумления заморгала глазами, но я уже скрылся за поворотом.
Минут через пятнадцать я доковылял до дверей раздевалки.
Никого из наших ребят еще не было. Физрук Геннадий Васильевич сидел за столом и что-то писал в журнале. Заметив меня, он подбежал и помог сесть на лавочку. Негнущаяся нога выставилась далеко вперед. Вокруг нее на полу сразу образовалась грязная лужица.
— Что случилось? — с тревогой начал спрашивать Геннадий Васильевич. — Говори быстрее, что с ногой!
— Пустяки, Геннадий Васильевич, — ответил я, с трудом переводя дыхание. — Двойной перелом. Кость — на кусочки! Пришел вот кросс бежать…
— Да какой там кросс! — замахал руками физрук. — Тебе срочно домой надо! Сначала только зайди обсушись, а потом ступай домой…
Я проковылял в соседнюю комнату и устроился у батареи. До начала сеанса в «Пионере» оставалось еще минут сорок. «Успею», — решил я.
В это время из-за двери послышался голосок Юрки-отличника.
— Здрасьте, Геннадий Васильевич! Можно мне не бегать кросс? У меня вот тут… видите?
Геннадий Васильевич какое-то время помолчал, а потом спросил странно изменившимся голосом:
— Ты, Юра, наверное упал?..
— Упал, Геннадий Васильевич! Можно мне домой?
— Можно, Юра, можно, отчего же… — все тем же странным голосом произнес физрук. — Но сначала загляни вон в ту комнату…
На пороге появился Юрка. Увидев меня, он вздрогнул.
Юркина левая рука была на совесть обмотана бинтом и висела на повязке, перепрошенной через шею. Он тоже внимательно прочел книжку о первой помощи…
А за дверью физрук уже разговаривал с Гсной-новеньким и Аликом Филипповым:
— Так значит вы тоже упали? Ай-ай-ай!
— Упали… — убитыми голосами подтверждали Алик и Гена.
— Бывает, бывает… Ну что же, идите пока в ту комнату, а я подожду остальных… А, вот и Громобоева! Отлично! И ты тоже упала?
Вскоре в комнате стало тесновато. У окна расположились Алик с Геной. У обоих были наглухо забинтованы головы. Половину лавочки занимала Громобоева со «сломанной» ногой. В углу вздыхал Лешка Степин. Он так обмотал себе марлей шею, что не мог шевельнуть головой и поворачивался только корпусом.
Последним явился Вовка. Как видно, ему хотелось в кино больше всех. Обе ноги были во много слоев
