(она ела булочку), и у нее получился сложный звук, что-то вроде: «Крх-ркх!»
— А вот это вы зря сказали, — не давая опомниться, наступал Санька Жогин. — Зачем вы это заявили, товарищ продавец, да еще в присутствии группы покупателей?
«Товарищ продавец» срочно дожевывала булочку. Жогип, ни минуты не медля, железным тоном продолжал.
— В таком случае я вынужден — подчеркиваю: вынужден! — буду позвонить лично Александру Петровичу!
— Кому? — презрительно спросила наша видавшая виды буфетчица. — Что вы мне тут цирк показываете? В торгинспекцию, что ли?
— Нет, — еще презрительнее ответил Жогин (у него прозвучало так: «М-мэть!»). — Я уж лучше самому Александру Петровичу, лично!
Мы почувствовали: не врет. Никакого цирка и в помине нет. Сейчас действительно возьмет и позвонит. Этот может.
Неприятно он так измелился, Санька Жогин. А в школе тихий был, незаметный.
Буфетчица тоже поняла, что не на того напала. Уже слабея, спросила для верности:
— В управление торговли, да?
— М-мэть! — Говорит Санька и отчеканивает: Двадцать два! Восемьдесят четыре! Тридцать пять! Догадываетесь?..
Буфетчица у нас — физиономист каких поискать. Она тут же полезла в холодильник, достала кусок мякоти (из НЗ, для начальства), взвесила, завернула, завязала веревочкой и сделала бантик. Все это — молча. Быстро, ловко, умело, но — молча.
Жогин (тоже молча) заплатил, поддел одним пальцем веревочку и удалился. И казалось, будто дверь перед ним распахнулась сама по себе.
Покупатели, из тех, кто послабее, смотрели ему вслед с боязливым восхищением, как штангисту- тяжеловесу на пляже. Мне было грустно.
Вот тебе и Санька Жогин. Хозяин жизни. Про такого только оды слагать. Пли саги. Слова так сами по себе на бумагу и попрыгают. От глубокого почтения. А в школе тихим был, нормальным…
После этого я на буфетчицу даже смотреть не стал, не то, чтобы покупать. Опасно было. Она у нас, надо заметить, женщина не таковская. Лютая женщина.
Вышел тихонько на улицу, а там Санька.
— Здорово, — кричит, — бандит!
Хотел даже пообниматься, но я придержал.
— Какой-то ты другой стал, Санька. В начальство выбился? Или так изменился, сам по себе?..
— Жизнь воспитала! — засмеялся Санька. — Чудак, ты думаешь, я себе брал? Я же для тебя старался! Решил помочь однокласснику в трудную минуту. Вижу: стоишь, переминаешься с йоги на ногу…
Честно говоря, я бы эту корейку не взял. Зачем мне такая корейка? Но тут такое дело… Жена, в общем, просила. Мать ее как раз приехала, в доме шаром покати. Ну, в общем…
В общем, взял. Но деньги отсчитал копеечка в копеечку.
Санька радовался, вспоминал разные школьные случаи, хохотал. Я шел сдержанно. Не привык я к такому. Не обучен.
По дороге заглянули в аптеку. Санька подал в окошечко рецепт и сконфуженно заговорил:
— Я сиять насчет випрогинала…
— Внпрогинала нет.
— Видите ли, я уже месяц хожу, а…
— Випрогинала нет!
— Но мне говорили, что в вашей аптеке покупали, и я решил…
— Випрогинала нет!!!
Санька совсем сконфузился и отошел от окошечка.
— Ты чего это скис? — спросил я. — В буфете каким героем был!
— Там я для тебя старался, — грустно ответил Санька. — А тут другое дело. Прописали мне от печени, а где купить, не знаю…
— Погоди, погоди, — сказал я. — Вот оно, значит, как. А своего Александра Петровича в ход не пробовал пускать?
— Говорю же тебе, неудобно для себя-то…
— Ну-ка постой в сторонке, — я решительно отстранил Саньку и направился к окошечку. — Испытаем твоего Александра Петровича…
Через пять минут я вручил Саньке флакон випрогинала.
Не привык я так поступать, конечно, но ведь не для себя же…
— Слушай, Санька, я если бы они сказали: ну и звоните, мол, своему Петровичу, тогда как?
— А его сейчас все равно на месте нет, — засмеялся Санька. — Это ведь мой телефон-то!
— Жулик ты, Санька, — сказал я с чувством. — Хотя, если подумать… Знаешь что? Давай завтра вместе за покупками отправимся! Как, Александр Петрович?
— Давай, — сказал Санька. — Для друга можно постараться. Это ведь не для себя. Для себя — другое дело. Неудобно…
А я ведь сначала решил, что он жлоб…
Флюс
— Это не берем! — объявила приемщица. — Только молочные бутылки. Следующий, подходите!
На прилавке остались девять литровых банок.
— Опять «не берем»? — заворчал Пряхин, укладывая банки обратно в сетку. — Тут «не берем», там «не берем»… Где ж тогда «берем», а, хозяйка?
Приемщица стеклотары ответом не удостоила.
— Я знаю где, — сообщил подошедший мужчина с альпинистским рюкзаком. — Есть у меня одно верное местечко.
— В «Молоке» я уже был, — сказал Пряхин. — Имел удовольствие. Там у них с конца прошлого века — «не берем». Пора памятную доску вешать: «В этом доме с 1896 г. не приняли ни одной стеклянной банки». Золотом по граниту.
— Нет это ближе, через два квартала. Пойдемте, на пару веселей.
Побрякивая банками, они направились к верному местечку.
— Один ведь черт — стекло и стекло! — возмущался по дороге Пряхин. — Нет, они выбирать изволят. Какая, в сущности, разница?
— Разделение труда, — объяснил напарник. — Везде так. Сейчас и магазинов много фирменных, специализированных. «Рыба», например, «Дары» всякие…
— Угу, — кивнул Пряхин. — В одном магазине только рыбы хорошей нет, в другом — только фруктов. А всем остальным они вообще не торгуют. Узкие специалисты.
В верном местечке банки действительно принимали. Но исключительно маленькие — из-под сметаны.
— Попробуем у вокзала, — предложил мужчина с рюкзаком. — Сосед мой только там сдает.
Поехали на вокзал. Там вообще было закрыто: «Киоск загружен». Хотели еще мотануться в центр, но тут настал мертвый сезон — обеденное время. Деваться некуда, напарники зашли в скверик перекурить.
Мужчина, кряхтя, снял свой грандиозный рюкзак и удобно устроился на лавочке. Пряхин, которому банки поотбили все ноги, бродил вокруг и злился. Вдобавок его едва не оштрафовали в автобусе, когда он хотел закомпостировать два трамвайных талончика.
— Черте что! — кипятился Пряхин, с ненавистью глядя на сетку с банками. — Полдня двое взрослых
