прежнему существованию. А пока как-то надо дожить до утра.
Позаботившись о мулах и лошадях, Гейб переговорил по радиотелефону со связным. Встречу назначили после полуночи, чтобы без свидетелей передать мешочек с золотом из рук в руки. Заодно Гейб поставил в известность шефа о своем намерении рассказать Джесси правду о себе, о службе в Бюро расследований. Тогда она перестанет опасаться, подозревая в нем афериста.
Случайно бросив взгляд на свой фургон, Гейб замер. Ему стало не по себе: силуэт Джесси четко прорисовался на брезенте фургона, освещенного фонарем изнутри. Вот она расстегнула рубашку и выскользнула из нее, освободила ноги от тесно облегающих джинсов и через отверстие в тенте положила мокрую одежду на переднее сиденье. Осушив тело полотенцем, она натянула что-то на себя и встала.
Гейб двинулся к фургону и, не отдавая отчета в своих действиях, проник под тент. Повозка качнулась под его тяжестью, и Джесси испуганно вскрикнула. Гейб увидел, как она своим телом закрыла ящик с золотом. В глазах Джесси был испуг, но она храбро сжимала над головой термос, готовая использовать его в качестве оружия. Ее поза напоминала стойку метательницы копья.
– Что ты здесь делаешь, Гейб?
– Я… я…
Что, черт возьми, он действительно делает, пугая ее до смерти?
– Извини, Джесс. Я не хотел тебя напугать. Просто я на мгновение забылся.
– Забылся? Что это значит?!
Она продолжала угрожающе потрясать термосом над головой, хотя выражением глаз больше не напоминала загнанного охотником оленя.
– Понимаешь, я увидел тебя, то есть твою тень, на брезенте и…
– О-о! Ты подсматривал, как я раздеваюсь?!
Ну, можно ли допускать такие оплошности? Почему она не подумала об этом?
– Прости, но все случилось так неожиданно. У меня вдруг возникло такое чувство, будто на всей Земле остались лишь мы с тобой, не считая двух стариков, которым до нас нет дела.
– Но мы ведь не последние обитатели Земли, не так ли, Гейб? Поэтому уходи.
– Джесс! Давай немного поговорим. Раньше мы всегда находили возможность излить друг другу душу, как бы глубоко ни застревали событий. Что между нами происходит?
– Гейб, поверь, я не знаю. Не имею представления, зачем ты здесь и почему кому-то потребовалось посылать мне записки с предостережениями. Не понимаю, чего ты добиваешься, но мои нервы больше не выдерживают.
– Ты получила записки с предостережением?! Покажи мне их!
– Да, только одну, и я… я ее уничтожила.
– Джесси, прости меня. Я должен был быть откровеннее с тобой. Я скоро все расскажу тебе, но пока ты должна верить мне на слово.
Опустив термос, Джесси села. Глаза ее наполнились слезами, губы дрожали.
– Слишком поздно. Ты приехал охранять золото. Тебе не о чем беспокоиться. Золото в целости и сохранности. Уходи, Гейб.
– Но ты же не вышвырнешь меня под такой ливень, – страдальчески протянул Гейб.
Джесси побледнела. Все было против нее – дождь усилился, капли барабанили в тент словно пули. Зато здесь, внутри, было светло и уютно…
– Не вышвырну. Увы, я не способна на такую жестокость. Вот твой ужин, только кофе, может быть, уже превратился в мороженое. Садись.
– Ты не разрешишь мне стянуть с себя эти мокрые тряпки?
– Только если потушишь свет.
Гейб взял свой саквояж, вытащил сухую одежду и задул фонарь.
Джесси закрыла глаза, хотя в полной тьме это было излишней предосторожностью. Впрочем, даже с закрытыми глазами она могла видеть Гейба. Зрение для этого не требуется: образ Гейба сопровождал ее почти всю жизнь.
– Джесс, ты помнишь, как мы в самый первый раз купались обнаженными?
– Нет!
И все же она не забыла. Это произошло в то, первое, лето. Ей исполнилось шесть, ему – десять. Они играли вместе на озере, и тогда их ничуть не смущал вид своих обнаженных тел. Но когда ему стукнуло шестнадцать, начали происходить странные вещи. Голос его ломался, появился пушок на верхней губе и на груди, уже тогда широкой и мускулистой, и Джесси потребовала, чтобы впредь они плавали только в купальных костюмах. Однако тут же возникло затруднение, ибо у нее такового не было. Пришлось обходиться шортами и бюстгальтером. Новшество совпало с едва заметными переменами в их взаимоотношениях. Джесси помнила свои тогдашние чувства: то и дело необъяснимое волнение будоражило все тело двенадцатилетней девочки, и сейчас она испытывала что-то похожее…
– Нет, – солгала она. – Однако я вспоминаю, как мы купались вместе в последний раз. Я понимала, что ты самый красивый из наших парней, и тебе, должно быть, неудобно, что тебя видят с таким гадким утенком, как я.
Гейб хмыкнул:
– Я тогда думал по-другому, но теперь, оглядываясь назад, склоняюсь к мысли, что в твоих словах есть доля правды. Ты, еще почти ребенок, смотрела на меня как на мужчину, и оттого я и впрямь чувствовал
