бы. Все это логично и стройно. Но Баженов в эту логику не укладывается. Да и что такое логика? Останься он в живых и, может быть, получил бы выговор — прочел же я в одной из лейтенантских его аттестаций: «Баженов — самонадеян», — а погиб — все плакали. И выговор и слезы — все это искреннее.
Вот пошел он первым и это было смело, но было в этом и что-то от простого благородства — не мог он послать Ковытева или кого-то другого, а сам «руководить» из-за угла.
Кто-то должен быть «№ 1», жизнь стала бы тусклой без таких людей, без их ярких дел.
У таких, как Баженов, что-то большое и глубокое стоит за внешней, профессиональной стороной милицейской жизни. Какая-то высокая цель, какие-то дальние истоки. Мне хочется назвать это чувством обостренной справедливости. Желанием сделать жизнь чище и счастливей.
Ведь того седого взводного, что предостерегал семнадцатилетнего Андрея, убили. Столько смертей Баженов уже видел, и вот еще одна. Похоронили лейтенанта в Венгрии, на площади небольшого городка. Не знаю, как думал Баженов, стоя у этой могилы. Но знаю, что думал, и вы это знаете.
А потом кончилась война, а бандит стреляет из-за угла, вор крадет последнее... С юности привыкший к серьезной, нелегкой, да никакой другой и не видевший, жизни Баженов попадает в милицию, и эта серьезная, казалось бы понятная, жизнь поворачивается к нему еще одной, трагической и грязной своей стороной. Даже после всего пережитого это было ново, и у участкового уполномоченного Баженова сердце сжималось от тоски, когда видел он человека, только вчера за часы с дешевым браслетом убившего женщину...
Баженов становился Баженовым. Тоска и ненависть переплавлялись в то самое чувство справедливости, что и двигало им потом все годы, заставляло рисковать, привело к подвигу.
Владимир Баулин
ВО ИМЯ ЧЕЛОВЕКА
1
Раннее московское утро. В иллюминатор видна прозрачная синь неба, а ниже — плотная пелена облаков. В салоне тепло и уютно. Наволновавшись за ночь — вылет самолета откладывался несколько раз, — пассажиры дремали. Татьяна Сергеевна тоже старалась уснуть. Но то ли от грохота моторов, то ли от усталости, сон не приходил. Наплывали мысли о деле, ради которого она сейчас летела в Ростов-на-Дону. А дело сложное, запутанное, «захламленное» — как шутили ее товарищи по работе. Придется еще и летать, и в поездах трястись, и не одну бессонную ночь просидеть над документами. Такая уж у нее беспокойная должность. А другой ей не нужно. Начинала бы жизнь сначала, опять бы следователем стала. Конечно, трудно это, не очень-то приятно всю жизнь иметь дело с преступниками. Но зато и удовлетворение получаешь большое. Особенно когда вчерашний преступник человеком становится. Как Володя Николаев, например...
Однажды, подняв телефонную трубку, Татьяна Сергеевна услышала взволнованный голос:
— Гражданин следователь... товарищ Троицкая? Это Николаев Владимир. Вы меня помните? Я очень хочу увидеться с вами, очень... Можно мне зайти?
Она заказала пропуск. Профессиональная память быстро подсказала ей, кто такой Николаев, хотя за годы, что она не видела Володю, в этом кабинете побывали сотни людей. Татьяна Сергеевна тотчас же представила себе Володю таким, каким видела его в последний раз.
Однако, когда Володя вошел в ее кабинет, Троицкая подумала, что вряд ли узнала бы его, если б встретила на улице. Раздался в плечах, лицо обветренное, волевое, взгляд серых глаз ясный, открытый.
— Ну, как дела, Володя? — улыбнулась она, вставая и протягивая руку.
— Досрочно освобожден, Татьяна Сергеевна! — Ответ прозвучал радостно и дружелюбно. — В институт поступаю. С прошлым покончил навсегда, как говорится, завязал... Спасибо вам большое!
В стенах этого кабинета не так уж часто звучали слова благодарности. Да и за что, казалось бы, вору или грабителю благодарить следователя, который вывел его на чистую воду? Но Троицкая уже не раз испытывала гордость и удовлетворение от такого необычного «спасибо». Значит, не прошли даром долгие беседы, именуемые на официальном языке «допросом». Значит, сумела она заставить этих ребят, вступивших на скользкую тропинку, одуматься, вспомнить о своей заснувшей совести...
А ведь первая встреча с Володей была совсем иной. На столе перед Троицкой лежало тоненькое дело, в нем — лишь один лист — рапорт милиционера. Скупые строчки: при попытке продать в комиссионном магазине краденые часы марки «Омега» задержаны трое подростков. А еще раньше в милицию поступило заявление от потерпевших. Поздним вечером в парке имени Горького к ним подошли двое парней и, угрожая ножами, отобрали часы и сумочку с деньгами.
Тогда напротив Татьяны Сергеевны, нагло развалившись на стуле, сидел паренек. Исподлобья косился на тоненькое дело, на бледное, усталое лицо немолодой женщины, склонившейся над протоколом допроса. А она спокойно и неторопливо задавала вопросы Николаеву, внимательно присматриваясь к нему, прислушиваясь к интонации его голоса.
Володя отвечал осторожно, тщательно обдумывая каждое слово. Сначала постарался что-то придумать, «выдать легенду», но, заметив в глазах следователя лукавый огонек, покраснел и надолго умолк. Чувствовал: этой женщине опасно говорить неправду...
А Троицкая привычно анализировала первые впечатления. Испуган, но всячески старается скрыть это. Лоб вспотел. Вынул платок, нервно комкает его. Бравада и показная наглость понятны: это как бы фасад, за которым скрыты растерянность и страх... За долгие годы работы в милиции Татьяне Сергеевне пришлось допрашивать многих матерых преступников. Те вели себя на первом допросе иначе. А Николаев впервые сидит перед следователем. И она видит его впервые. Можно предположить, что родители должного внимания сыну не уделяли. Оступился мальчишка, попал в шайку и затянуло. Может, и хотел вырваться, да испугался «дружков». Вчерашний школьник — а сегодня преступник. И все же где-то глубоко сидит в нем хорошее.
Молодые преступники не успели согласовать свои «версии» на случай ареста. И сейчас пытались навести следователя на ложный след, путались в показаниях, лгали. Троицкой, опиравшейся на неопровержимые улики, не составило большого труда уличить их во лжи, выяснить степень участия каждого в преступлениях. Но для нее это было не главным.
— Вот вы показали, Николаев, что снимали часы с прохожих в тот день с Игорем. А Игорь утверждает, что грабил с Анатолием. Кому же верить?
Володя упорно молчал, избегая проницательного взгляда больших карих глаз, прикрытых очками. Запираться дальше не имело смысла, хотелось рассказать обо всем и облегчить душу. Но страх сковывал язык.
— Вы считаете, что молчать лучше? — спокойно спросила Троицкая.
— Я ничего не знаю, — упрямо твердил Володя.
— Знаешь, Володя, — Троицкая доверительно перешла на «ты», — ты вбил себе в голову, что подло признаться во всем, выдать товарищей. Хочешь, я скажу, о чем ты сейчас думаешь?
Помедлив, она твердо взглянула в глаза подследственного и со скрытой иронией произнесла:
— Пусть меня пытают, режут на куски, но я не скажу ни слова!
— Не угадали! — криво усмехнулся Володя.
— Ну, может, не теми словами, а за смысл ручаюсь... Ты любишь стихи?
Николаев презрительно пожал плечами.
— И напрасно... Так вот, о молчании. Разное оно бывает — молчание-то. Есть у Симонова «Рассказ о спрятанном оружии». Дело в Испании происходит. Понимаешь, франкисты захватили в плен двух республиканцев. Пытали, мучали жаждой, топтали и били, добиваясь признания, где спрятано оружие. А они молчали. Потом старший из пленников заметил, что его товарищ вот-вот заговорит. И тогда он... Как ты
