Михаилу Александровичу Григолия и сказал, чтобы он приезжал за Бестаевым. Главарь банды лежал связанный под охраной Дмитрия и Антона. Ну, а остальное все было просто: милиционеры окружили их стоянку, для отвода глаз постреляли немного в воздух и привели всех троих в районное отделение милиции. Бестаева потом судили, а Антон и Дмитрий вернулись в колхоз и стали честно работать. Много лет спустя Дмитрий был избран председателем этого колхоза...
А сколько таких или еще более сложных, более опасных случаев на счету Георгия Шавлухашвили! Не было такой банды на территории Закавказья, в ликвидации которой он не принимал бы участия. К Шавлухашвили обращались всегда, когда требовался человек хладнокровный и решительный, хорошо знающий оперативную работу, мастерски владеющий оружием, способный на любой риск.
Так еще задолго до войны Георгий Шавлухашвили знал, что значит незаметно подобраться к противнику, обрушиться на него внезапным, ошеломляющим ударом. И когда летом 1942 года лейтенант Шавлухашвили оборонял со своей ротой Твиберский перевал, он сначала на свой страх и риск, или, как он потом писал в объяснительной записке командиру полка, «по собственной инициативе», а затем по заданию командира дивизии устраивал дерзкие вылазки в тыл противника.
На Твиберском перевале рота лейтенанта Шавлухашвили уничтожила около сотни гитлеровцев, не потеряв ни одного своего солдата. Здесь грудь Георгия украсила первая награда — медаль «За боевые заслуги».
Осенью 1942 года дивизия снялась с перевала и прибыла под Туапсе. Здесь Шавлухашвили вызвал командир полка и сказал:
— Готовь свою роту для десанта в Новороссийск. Сменишь подразделение, обороняющее цементный завод. Там их осталось два человека. Вот люди!
— Кого только не было в моей роте, — рассказывает Георгий Николаевич. — Грузины, армяне, казахи, туркмены, азербайджанцы. Были, конечно, и русские, и украинцы. Но больше юлдаши[9], как нас тогда называли. Ребята хорошо показали себя в горах, но моря боялись. Я, как мог, старался, их успокоить. Ничего, говорю, ребята, все будет хорошо. Так мы бодрились, а на душе было неспокойно. Каждый из нас понимал, что пришла пора серьезного испытания...
Ночью их посадили на катер и повезли в Новороссийск. Катер шел с потушенными огнями, стараясь держаться как можно ближе к берегу. За Кабардинкой открылась Цемесская бухта. Что там творилось! Немецкие и наши прожекторы резали бухту на куски. Ослепительные лучи метались, высвечивая чуть ли не каждую волну.
Стало ясно, что высадиться незаметно им не удастся. И тогда на мостике прозвучала команда: «Полный вперед!» Катер помчался прямо в центр бухты. Ослепленные прожекторами солдаты, уцепившись друг за друга, стояли на палубе и с ужасом думали: «С ума он сошел, этот моряк, что он делает? Ведь немцы сейчас разнесут нас в пух и прах».
И точно: впереди поднялся белый столб воды. Это разорвался первый снаряд. Второй вздыбил море за кормой. «Ну, а третий — наш!» Едва Шавлухашвили так подумал, как катер, сбавив ход, круто повернул направо. И тут же чуть левее и сзади — бах! Бах, бах, ба-бах! Пять или шесть снарядов...
Моряк тот — жаль, Георгий Николаевич забыл его фамилию, — знал свое дело неплохо. Теперь катер несся прямо к берегу, где находился цементный завод. Моторы затихли.
— Приготовиться, — послышалось с мостика. — Пошел!
Первым спрыгнул в воду Шавлухашвили. За ним начали прыгать остальные.
На берегу их встретил солдат и повел к своему сержанту, который лежал за пулеметом и строчил куда-то в темноту. Потом за пулемет лег солдат, а сержант начал рассказывать прибывшему старшему лейтенанту, где тут враги и откуда удобнее их бить.
Два моряка, прибывшие на цементный вместе с ротой, начали торопить сержанта:
— Слышь, друг, кончай, старший лейтенант тут теперь сам разберется, а нам надо уходить, пока темно.
Четыре дня обороняла цементный завод рота Шавлухашвили. На пятый день с юга через горы сюда пробился 898-й горнострелковый полк, и роту отвели на отдых.
...Дождливая осень сменилась снежной зимой. Особенно холодно было в горах юго-восточнее Новороссийска. Ожесточенные бои там не прекращались.
В конце января 1943 года завершалась подготовка операции по высадке морского десанта на полуостров Мысхако — северо-западную окраину Новороссийска, впоследствии получившую название Малая земля. Перед этой операцией наше командование активизировало действия войск на всех участках фронта. Перед 900-м горнострелковым полком была поставлена задача: наступать на главном направлении дивизии, выбить противника с высоты, которая господствовала над всеми нашими позициями, и в дальнейшем развивать наступление на хутор Нижнебаканский.
На исходный рубеж вышли еще затемно. Третьей роте достался самый трудный участок: надо было преодолеть открытую заснеженную лощину и атаковать гору, на которой укрепились немцы.
— Всем вам тут крышка, кацо, — глухо сообщил Шавлухашвили встретивший его комбат обороняющегося здесь батальона. — Под нами, — постучал он мерзлым валенком по оледенелому насту, — два полка мертвецов. Их даже похоронить не смогли. — И, помолчав, с горечью добавил: — От моего батальона тоже ничего не осталось. Вот я, телефонист да еще человек десять — пятнадцать наберется, и все...
— Где тут у вас энпе, товарищ капитан? — спросил Шавлухашвили. — Хочу на немцев посмотреть.
— Там, — махнул рукой комбат. — Иващенко, — обернулся он к телефонисту, — проведи старшего лейтенанта на энпе.
Прихватив с собой ординарца, Шавлухашвили в сопровождении телефониста отправился на НП батальона. Он располагался на склоне горы справа. Это была добротная землянка, теплая и хорошо замаскированная. Внутри землянку освещала настоящая стеариновая свеча. В углу рядом с уже погасшей, но еще не остывшей железной печуркой спал солдат. За столиком сидели два офицера и пили чай из алюминиевых кружек. Посреди землянки стояла тренога со стереотрубой, выкрашенной белой краской. В потолке над треногой — люк.
Шавлухашвили поздоровался с офицерами, представился и спросил, кто они. Лейтенант оказался адъютантом штаба батальона, а капитан — артиллерийским разведчиком, прибыл сюда еще вчера и завтра будет вести корректировку, как он выразился, главных стволов.
— А вы, стало быть, будете здесь наступать? — проговорил капитан и сочувственно вздохнул: — Н-да, участочек вам достался, прямо скажем, не из лучших. Но ничего, на этот раз мы вам поможем. Так стукнем по фрицам, что им и во сне не снилось.
— Какие препятствия у противника? — спросил Шавлухашвили адъютанта батальона.
— Два ряда проволоки и мины, — адъютант расстелил карту. — Вот здесь мины и здесь. А тут нету. Немцы сами их сняли, когда пытались наступать, а поставить обратно им наши снайперы не дают.
— Овраг этот глубокий?
— Не очень. Тут так было, — решил пояснить лейтенант, — поначалу каждый пытался воспользоваться этим оврагом — то мы, то немцы. Пристрелялись к нему до чертиков, вот и стал он оврагом смерти. Неделю уже никто сюда больше носа не сует.
Шавлухашвили взглянул на часы, а потом на лейтенанта:
— Пошли посмотрим?
— Овраг? — лейтенант равнодушно пожал плечами. — Пошли!
Они полезли по оврагу вверх. Белые маскхалаты скрывали их от глаз немецких наблюдателей, и они подобрались почти к самой траншее противника. Там что-то глухо звякнуло, кто-то, должно быть, выругался — слова прозвучали зло и резко, — и снова стало тихо.
Шавлухашвили еще раз внимательно оглядел все вокруг и пополз обратно. Лейтенант и ординарец — за ним.
На НП они вернулись, когда уже начало светать. Весь день старший лейтенант Шавлухашвили вел наблюдение за противником, а вечером, перед тем как вернуться в роту, сказал артиллеристу:
— Вот что, товарищ капитан, на моем участке по первой траншее огня не открывать. Бейте по второй
