— Через полчаса будете там. Я вас провожу до развилки.
Тоцейко полез в карман за папироской, и разом, словно сговорившись, парни сунули руки в карманы. Дружинник смекнул: не простые пожаловали к нему. Он вытащил папиросу и чиркнул спичку. Закуривать не торопился. Пока спичка разгорелась, дружинник в свете пляшущего огонька успел взглянуть на пришельцев. Один был плечист, остроскул, длиннорук. Под пиджаком у него что-то бугрилось. Другой был худощав, но жилист.
— Не слепи, — зло буркнул один из них, отворачиваясь от света.
Тоцейко, обжигая пальцы, поспешил раскурить папиросу.
— Пойдемте.
Все трое шагнули в темноту. Впереди Тоцейко. Его папироска словно звездочка плыла в ночи. Парни шли немного сзади, не отставая ни на шаг.
Вскоре Тоцейко в темноте различил смутный контур столба. Отсюда вела дорога на заставу. На нее и свернул дружинник. Один парень толкнул в бок другого, видимо, почуял неладное.
— Куда ведешь?
— Туда, куда вам надо...
Парни в нерешительности остановились и о чем-то стали совещаться.
— Теперь мы одни дойдем. — И дюжий парень нырнул в темноту. За ним — второй.
Тоцейко бросился вдогонку. Настиг второго парня и цепко схватил его за рукав. Завязалась борьба. Вот уже дружинник начал скручивать ему руки. И тут тупой удар сзади свалил Тоцейко с ног. Это первый парень ударил чем-то железным, тяжелым. Потекла кровь по лицу. Дружинник потерял сознание. Но вскоре пришел в себя. На дороге мелькал желтый круг света. Перед Тоцейко остановился мотоциклист. Он и доставил дружинника на заставу.
...Первым по тревоге выбежал сержант Шахрай со своим Барсом. У места схватки он поставил овчарку на след. А теперь — вперед! Шахрай изо всех сил бежал за возбужденным Барсом. Его догоняли петушиные переклики, доносившиеся из села. А поводок все натягивался и натягивался. Стало жарко. Инструктору приходится без всякой разминки сразу же бежать в полную силу. Какую же надо иметь натренированность, чтобы сразу после сна в таком бешеном темпе вести бег?
Неудержимо летел Шахрай вслед за собакой, жадно облизывал зачерствевшие губы. Казалось, возьми сейчас в рот глоток воды — и она закипит. Позади уже не менее пяти километров. А Барс все тянет — и тянет. Надо бежать. А тут — звон в ушах и ломота в пальцах, сжимающих оружие. «Нет, не сбавлю», — про себя решает Шахрай.. Сбавишь темп, а потом ох, как трудно заставить себя бежать. Это он хорошо знает по тренировочным занятиям. «Бежать, бежать, пока не откроется второе дыхание. Будет легче». И новые километры остаются позади.
Овчарка начинает рычать, рвать поводок, дескать, отпусти, нарушители рядом. И как-то легче стало Шахраю. Кто преследовал хоть раз врага, тот знает по себе: прибавляются силы, когда чувствуешь, что он где-то рядом.
Но как отпустить овчарку ночью? Она тут же исчезнет, и ты останешься словно без рук. Куда бежать? «Нет, спускать Барса с поводка нужно лишь в самом крайнем случае», — решает Шахрай. А овчарка тем временем ощетинилась и стала прыгать из стороны в сторону, словно хотела вырваться из рук хозяина. Впереди мелькнула какая-то тень. Теперь пора. Шахрай спустил овчарку с поводка. Она тут же исчезла с глаз. А вскоре в темноте раздалось ее яростное рычание. Шахрай побежал на звуки возни и увидел такую картину: нарушитель одной рукой держал разорванные в клочья штаны, а другой отбивался от собаки. Второй нарушитель метнулся в кусты. Но Шахрай отрезвляюще громко крикнул: — Стой! Угрожающе щелкнул затвор. Нарушитель остановился и бросил на землю оружие.
Двенадцать километров пробежал комсомолец Василий Шахрай, преследуя нарушителей.
Когда Василий рассказывал нам о задержании, мы спросили, откуда у него такой запас выносливости?
— Должность инструктора и долг обязывают постоянно тренировать себя. Через день я бегаю с собакой от пятнадцати до семнадцати километров. Это моя норма.
— Тебя, конечно, заставляет бегать твой командир?
— Да, на первых порах капитан Воронков «не слезал» с меня, требовал бегать. Потом моя воля стала требовать. Что такое воля, как не мысль, переходящая в дело. Если волю, как и наши мускулы, не упражнять, будешь иметь слабую волю.
Мы распрощались с Василием Шахраем, этим мужественным парнем, по характеру и облику напоминающим чем-то Григория Мелехова. Я открыл блокнот, чтобы записать последние его слова, сказанные по-солдатски мудро, а сам вспомнил слова Толстого: «Думай хорошо — и мысли созреют в добрые поступки» — и тут же их перефразировал: «Думай верно — и мысли созреют в верные поступки».
Эдуард Талунтис
ВОЛК
Это не преувеличение — я действительно подпрыгнул на стуле, когда дежурный, обращаясь к Березину, доложил:
— Пришел диверсант. Ждет у ворот. Пропустить?
Наверное, каждый поймет, какой вихрь мыслей и чувств вызвали у меня эти слова, если добавить, что услышал я их на заставе, в каких-нибудь пятистах метрах от границы. К оконному стеклу вплотную привалилась глухая темень — наступил вечер. А я с утра выпытывал у Березина что-нибудь «такое» — боевое, пограничное. Он же, поднимая плечи и наклоняя голову то на одно плечо, то на другое, с искренней виноватостью оправдывался, что ничего «такого» на заставе не было. И вот вдруг, при мне...
Березин поднялся из-за стола и поправил на поясе кобуру.
— Сколько раз надо говорить? — резко начал он, строго глядя на дежурного, но потом, покосившись в мою сторону, продолжил мягче:
— Ладно, об этом потом... Конечно, проводите сюда.
Я тоже встал, не зная, что делать с блокнотом — оставить его на столе или спрятать. В то же время я испугался, что Березин сейчас попросит меня выйти и я пропущу ценный для меня разговор офицера Березина с только что задержанным диверсантом. Это было бы очень обидно... И я отошел к окну, подальше от двери.
Но Березин не успел ничего сказать. Дверь открылась, и в канцелярию вошел невысокий человек в черном полушубке и валенках. Не взглянув на нас, он поставил в угол тонкую палочку, стянул с головы шапку и только тогда шагнул навстречу офицеру.
Я заметил, что человек приволачивает правую ногу. Глаза у него были колючие, спрятанные под нависшими светлыми бровями. Свалявшиеся под шапкой редкие волосы едва прикрывали широкую лысину. «Неплохая маскировочка — под колхозника», — подумал я.
А Березин... Березин улыбался. Он взял стоявший у стены стул и поставил его возле стола. И сказал, кивнув на меня:
— Наш гость. Знакомьтесь.
— Матвеев, — назвал себя человек.
И когда я тоже представился, он сел на стул, вытянув перед собой негнущуюся ногу. Некоторое время тянулось странное молчание. Березин открыл портсигар и подвинул его ко мне. Я взял папиросу и, недоумевая, закурил.
Матвеев, откинув полу, долго и сильно, словно сердясь, тёр коленку. Потом он запустил руки в карманы и достал кисет и сложенную газету. Самокрутка у него получилась аккуратная. В комнате едко запахло махоркой. Березин сам поднёс ему спичку.
— Вернулись? — наконец спросил он после некоторого молчания.
— Да, утречком, — прохрипел Матвеев, открытым ртом, по-рыбьи, глотая густое облако дыма. — Будь они неладны, эти семинары и совещания. Добро ещё нынче, а к весне-то совсем замучают. Только и шастай
